Гнездо над крыльцом

В последние дни сидения птенцов в гнезде мать проявляла больше родительской заботы, чем отец. А после вылета слетков как-то быстро остыла к ним и все чаще и надолго оставляла их под присмотром отца, а затем исчезла. Потом перестали попадаться на глаза и слетки, ставшие, как две капли воды, похожими на мать.

Но самца что-то еще удерживало на участке. Снова перед рассветом звучали его скрипуче-шепелявые песенки, словно сетования на одиночество и холостяцкую безнадежность. Встающее солнце освещало неподвижную птичью фигурку, видимую снизу как черный шпенечек на самом краю стены. Чимканье проснувшихся воробьев, шум улицы заглушали нескладные и невеселые коленца его песни. Но на закате одинокий певец снова заявлял о себе, упорно не покидая здания, облюбованного еще по весне. Его наряд к этому времени заметно потемнел, потому что обношенное перо, как и у многих птиц, стало ярче свежего: цвет кокса на нем перешел в черноту угля.

Повторное пение самца после воспитания первого выводка — это как заявка: готов к новым заботам. И действительно, вскоре нашел он самку, которая выстроила свое гнездо всего в четырех метрах от старого. Шестерка новых близнецов увидела небо и солнце в середине июля. Всего восемьдесят три дня ушло от начала строительства первого гнезда до обретения полной самостоятельности птенцами второго выводка.

Обычно у дважды гнездящихся перелетных и оседлых певчих птиц после вторых птенцов семьи распадаются. Одни меняют наряд, другие покидают родину, и если кто-то начинает петь снова, то уже только осенью. У чернушек не так: у них и после расставания со вторыми птенцами многие самцы поют до середины августа. Что это, стремление к третьему гнездованию, третьему выводку? Возможно. Вид, попав в новые, более благоприятные, чем в исконных местообитаниях, условия, проявил те способности к размножению, которые сдерживались в прежней обстановке. Так что одно объяснение стремительному расселению чернушек все же находится.

После третьего пения самцы куда-то пропадают. Наверное, линяют. И снова, в четвертый раз, заявляют пением, что они еще здесь, уже осенью, выказывая пренебрежение к холодным дождям, заморозкам и первым снегопадам. Самую позднюю песню чернушки я слышал в центре Воронежа 21 октября 1984 года, когда уже набрал силу грачиный перелет, когда по утрам каркали прилетевшие на зимовку вороны, а кое-где посвистывали первые снегири. Была та осень теплой и солнечной. Повсюду плясали над полеглой травой комары-дергуны, паучки летели, мух было сколько угодно. Так что корма чернушкам хватало.

Подарок весны

В разгар весны не усмотреть за всеми событиями одного дня не только на лесной опушке или подсыхающем лугу, но и в маленьком городском скверике или на тихой окраинной улице. Весна — такое время, когда на все знакомое, десятки раз виденное, каждый раз смотришь заново, восхищаясь, удивляясь и радуясь синим разливам подснежников, грачиной суматохе, птичьему пению… А многое ли остается в памяти? Чаще всего с этих весенних свиданий с природой мы уносим лишь общую картину, которая при следующей встрече стирается более интересной и свежей. И попробуйте хотя бы через неделю представить себе в немногих подробностях, что из увиденного оставило такое впечатление, которое долго не потускнеет. А чем запомнилась прошлая весна или какая-нибудь еще раньше?

У весны 1982 года нашелся такой подарок, которым она позволила полюбоваться всего несколько мгновений, но и этого оказалось достаточно, чтобы приходить на то место каждый следующий год в надежде, что посчастливится увидеть его еще раз. Как у грибников после какой-нибудь небывалой находки: каждую новую охоту наведываются они к заветному пеньку — а вдруг там снова вырастет такое же чудо. Но замечают только, как дряхлея, рассыпается пень, а на том месте, где стоял гриб-великан, подрастает молодое деревце.

Тогда почти весь апрель был прохладным и не в меру дождливым. Лишь в самые последние его дни солнце стало вставать на ясном небосводе, и прямо на глазах окутались зеленой дымкой березы на улицах, развернув из каждой почки пару светлых листочков, еще не затравленных автомобильной гарью. Тонкие ветки нагнулись под тяжестью длинных, пестро-желтых сережек.

Ранним утром над еще не проснувшимися улицами висела чуть ли не первобытная тишина. Блестели залитые обильной росой железные крыши. От утренней свежести зябли кончики пальцев, и казалось, что если немедленно из-за домов не выглянет солнце, то последняя роса осядет на молоденьких травинках не капельками, а сверкающим инеем. Но вот первый луч коснулся макушки высокой березы, и в тот же миг оттуда прозвучала короткая и негромкая песенка горихвостки. Не в новинку все это: береза, горихвостка и ее нехитрая песенка. Но в то умытое утро не было у всей весны ничего более прекрасного, чем мимолетная, чарующая картина на безлюдной улице.