Гнездо

– Все будет прекрасно, когда рынок сам собой выправится, как это обычно и бывает. А пока? Пока нам тоже пришлось ужаться. Гарольду нужно думать о своих детях. Сейчас доступных средств у нас нет, и так будет еще какое-то время. Нам тоже пришлось пересмотреть свои ожидания и планы с учетом нынешнего состояния экономики.

Франси откинулась на спинку кресла и скрестила руки на груди, оценивающе смотря на своих детей.

– К тому же Лео ваш брат. Мне и в голову не могло прийти, что вы не поможете ему в столь отчаянной ситуации…

– Которую создал он, и только он, – перебил Джек.

Франси наставила на Джека палец:

– Ваш отец составил такие условия пользования счетом, чтобы я могла к нему обратиться в случае необходимости, именно по этой причине. Это была семейная необходимость.

– Что именно было необходимостью? – спросил Джек. – То, что Лео годами развлекался и не работал? То, что женился на мотовке мирового уровня? То, что разбил «Порше» – а тот ему был даже не по карману! – потому что его член был в кулаке официантки?

Франси по другую сторону стола прижала кончики дрожащих пальцев к векам в морщинах, забитых фиолетовыми тенями, из-за которых казалось, что у нее вокруг глаз синяки.

– Я не хочу продолжать этот разговор.

Она открыла глаза, обвела взглядом стол, и выглядела удивленной – как всегда, когда видела своих детей.

Франси знала, что никакой награды как лучшей матери ей не положено – она и не стремилась к ней никогда, – но не так уж она была и ужасна, правда? Что Леонард сотворил с деньгами, которые предполагал оставить лишь как небольшой доход на вторую половину их жизни? Как они вырастили детей, настолько непрактичных и вместе с тем настолько уверенных, что им все должны? Может быть, это ее вина. Она часто об этом думала, да и какая мать не думала бы. Ей было двадцать пять, замужем она была меньше года, когда родился Лео, а за ним очень быстро последовали Джек и Беа. Ее это настолько ошеломило, что она почти впала в апатию. И только она начала возвращаться к прежней себе, только начала справляться – Лео было шесть, Джеку четыре, Беа почти три, все наконец начали спать – сюрприз! Мелоди. Узнав об этой беременности, она почувствовала, будто утратила что-то, и это чувство задержалось на много лет, в течение которых Франси считала часы до тех пор, пока не могла наконец выпить, чтобы смягчить тревогу. Сейчас, думала она, ей бы поставили что-то послеродовое, прописали таблетки, и, возможно, все сложилось бы иначе. Гарольд – основательный, уверенный, надежный Гарольд – ее спас.

Может быть, проблема заключалась в ее браке с Леонардом; отношения у них были напряженные, без взаимопонимания (во всем, кроме секса – она до сих пор вспоминала секс с Леонардом, его неожиданный ненасытный энтузиазм, свою способность быть в постели уступчивой и внимательной, как нигде больше; если бы только они вдумчивее подошли к планированию семьи), и, возможно, воспитание детей тоже в итоге пострадало, но разве они так уж отличались от других родителей своего поколения? Она так не думала.

– Мама?

Голос Мелоди рывком вернул Франси в конференц-зал, оторвав ее от приятных воспоминаний о Леонарде и неожиданных местах, где они занимались любовью, когда дети были маленькими и постоянно требовали внимания. Одним из любимых была прачечная с ее запирающейся дверью и грохотом стиральной машины и сушки, дававшим некоторое уединение в смысле звука. У нее до сих пор срабатывал павловский рефлекс: она возбуждалась от запаха «Хлорокса».

Вот они – ее дети. По крайней мере, трое. Джек, вышедший из ее утробы отстраненным и самодостаточным. Он вечно пытался продать Франси какой-нибудь второсортный антиквариат для ее дома, что-нибудь из своей лавки, слишком высоко оцененное и слишком дорогое. Она не понимала: это он глуп или считает глупой ее.

Беатрис казалась самой простой из четверых, но она писала эти свои рассказы. Когда вышел первый, Франси гордилась, готова была скупать десятки экземпляров и показывать друзьям – пока не прочла один, героиней которого должна была быть она, мать, описанная как «холодная и небрежно жестокая». Она никогда не говорила об этом рассказе с Беа, но все еще помнила кое-что оттуда – женщину, «смотревшую на мир сквозь призму бездонного желания; единственное, что давалось ей легко, – разочарование». К счастью, ее друзья не читали таких журналов; они читали «Таун & Кантри», читали «Ледиз Хоум Джорнал». У Беа всегда были тайны, всегда. Франси гадала, что творится в ее склоненной голове, пока руки летают туда-сюда со спицами и пряжей.

И Мелоди. Может, она подкинет Мелоди денег, чтобы хватило на ботокс или на что-то такое, чуть оживить эту мертвенность. Она была самой младшей и почему-то самой выцветшей, словно ДНК Пламов становилась жиже с каждым зачатием. Лео был сильным и крепким, а дальше каждому все больше недоставало. Она не могла сказать, что близка с Лео, но он всегда требовал меньше всех, и потому о нем она думала с наибольшим теплом.