Гнев Ненаглядной

«Сумеречное состояние, — сразу определил Илья. — Она в оцепенении, ничего не чувствует».

— Давно в трансе? — спросил он окружающих.

— Полчаса, не больше, — ответила пожилая женщина с гордым и тонким лицом. На ней тоже был олимпийский костюм. — Помогала моим девочкам сжигать сухие водоросли. Затем отошла в сторону… Ей сделалось плохо… Теперь вот прорицает…

Девушка вдруг снова вздрогнула, выпрямилась, будто тело ее испытало нечто вроде удара тока, заговорила:

— Не останавливайтесь! Торопитесь! Остановка — смерть! Без вас невозможно…

Слова вновь объявившейся пифии то и дело рвались, пропадали, еще не успев родиться, будто неведомая воля, завладевшая девушкой, не находила нужных понятий. Она скорее всего продуцировала некую общую мысль, а сознание перципиентки искало уже словесное выражение,

— Вы должны измениться! — голос девушки опять возвысился. — От вас исходит болезнь! Торопитесь! Без вас невозможно…

Она замолчала, безжизненно поникла.

С тихим свистом над толпой спикировал санитарный гравилет. Илью отстранили. Рослый негроид в белом комбинезоне неуловимо быстрыми движениями пальцев снял напряжение с оцепеневших мускулов девушки, подхватил ее тело на руки.

— Имеем новое действие, — вздохнул Янин, когда они подошли к административному центру. — Увы, оно только умножило загадки. Нам втолковывают: от человека исходит какая-то «болезнь». Но что значат слова пифии: «Вы должны измениться»? Как? В чем? Зачем и куда нам советуют торопиться?

Он махнул рукой, проворчал, обращаясь к Илье:

— Пойду к Шевченко. Покажу ему запись этого прорицания. Вы на всякий случай узнайте — не было ли других пифий и что предсказывали они.

Кто-то бежал коридором.

Илья прогнал остатки сна, прикинул: вот человек пробежал мимо зала общений, комнаты Егора, рубки менто-связи… Что такое? Куда подевался грохот тяжелой обуви? И вообще — что за спешка?

Он направился к двери — та спряталась в стену, будто растворилась.

На белом ворсе коврового покрытия лежал Франц. В своем размалеванном «живыми сюжетами» комбинезоне, разодранном на груди и плече, болотных сапогах. Дикий и страшный, весь в грязи, тине, какой-то сизой паутине. Лицо его заросло щетиной, глаза лихорадочно блестели. Анаконда на комбинезоне пожирала саму себя.

— Не подходи! — прохрипел предводитель Нищих. — Ты тоже можешь попасть… Не знаю, как назвать это. Неважно, — бормотал он. — Неважно как называть, но я в фокусе… Не подходи, говорю!.. Сломался чертов гравилет, я спешил, чтобы успеть — менял образ мыслей, играл, ускользал. Она чересчур большая, ей тяжело поймать такую малость. Но снизошла, я чувствую, выследила… — Франц то ли заплакал, то ли засмеялся. — Ко мне снизошла… чтобы раздавить.

— Что с тобой, брат? — Илья вызвал медцентр.

— Только не подходи. — Франц застонал, судорожно вцепился в белый ворс. — Ты был прав, мы — чумные. Все! Вся Ненаглядная! Особенно Нищие. Мы страшнее чумы… Дня три назад у меня были видения, а вчера Она меня обнаружила… Я уничтожил Рай, Садовник! Сам! Разогнал ребят! Заставь их что-нибудь делать. Обязательно! Немедленно! Иначе — смерть. Всем Нищим… И вам, если…

Он задыхался. Илья вдруг с ужасом понял, что белая паутина — это «пряжа небытия», которая съела, рассосала, разметала на атомы Колю Скворцова, Скворушку…

— Кто Она? Планета? — прокричал Ефремов, наклоняясь над предводителем Нищих. — О чем ты говоришь?

— Она на улице, смотрит… — пробормотал Франц. — Она здесь. Везде, во всем. Главное — думайте… Все время думайте, не давайте людям спать. Рассредоточьте их и дайте им дело! Много дела. Убейте праздность!

Тело его стекленело, превращалось в подобие медузы, по что-то там еще жило, может, только голос.

— Я случайно вычитал… И все понял. Только там, в книге, не так. На самом деле все наоборот. Она должна меняться, жить… Она должна развиваться. Суть в движении, а не в равновесии. Равновесие — это смерть. Она с ним борется уже миллиарды лет… Ее зовут Вселенная!

Только теперь Ефремов увидел: в двух шагах от умирающего на полу валялась старинная книга с выпавшими страницами. Видно, Франц уронил, когда падал.

По коридору уже бежали люди.

— Не трогайте его, — сказал Илья, поднимая один из листков, испещренный пометками и вопросительными знаками. — Поздно. Отойдите все.

Франц засиял. Он исходил светом, будто стал нитью накаливания, в которую вошел неведомой силы ток. Пахнуло жаром.

Илья отступил, одним взглядом пробежал текст: