Гнев

— Любой мало-мальски разборчивый читатель, воспитанный на классике, после такой аннотации к книге не притронется, — сказал Глеб. — Между тем сборник хорош. Взять хотя бы заглавный рассказ. История о том, как важно правильно распорядиться талантом. Иронично, что творец осознает это только тогда, когда он оброс связями, когда он уже вписан в систему и вовсю разбрасывается своими исключительными умениями. И он вынужден делать запоздалый выбор, на что расходовать остатки опороченного дара.

— Не читала, — сказала Саша. — Заинтриговали.

— Кинг — стоящий автор. Не Гете, конечно, но внимания заслуживает.

— Он модный. Это наталкивает на подозрения. — Саша помедлила. — Так, наверное, некоторые читатели рассуждают.

— «Модный» — точное слово, — сказал Глеб. — Жаль, его испортили. Шекспир, Бальзак, Диккенс, Толстой — эти ребята при жизни считались модными, а теперь недосягаемы для критики.

— Я люблю Диккенса, — сказала Саша.

— И я. Он оптимист.

Веретинский раскрыл наугад тяжелый том «Под сенью девушек в цвету». Глаза выхватили монструозное предложение на полстраницы. Неужели в это вникает кто-то, кроме переводчиков?

— У русских литературоведов есть неприятная черта, — сказал Глеб. — Те книги, которые им неинтересны, они часто объявляют недостойными. В особенности это касается фантастики. В этом чувствуется снобизм. Сколько добротных авторов отвергается с ходу, даже представить страшно. Лавкрафт, Ле Гуин, Саймак, Кинг. Я не утверждаю, что они ровня Хемингуэю, Сартру, Томасу Манну. Суть в том, что эти писатели не заслуживают того, чтобы о них умалчивали.

— Сурово вы литературоведов! — сказала Саша.

— Пока они нас не слышат.

Девушка смущенно улыбалась за кассой.

— Разоткровенничался, — сказал Веретинский. — Выболтал профессиональные тайны.

Преподаватель вытащил с полки томик Китса. Британское издание. Лондон, 2006. В бытность студентом Глеб прикупил себе для коллекции Байрона в оригинале и прочел всего два стихотворения — «She walks in beauty» и «Love & Death».

— Глеб Викторович, вы же картины не видели, — сказала Саша. — Надо было первым делом показать.

— Какие картины?

— Казанских художников. Они в соседнем зале.

— Я из казанских художников только Лану Ланкастер знаю. И Рамиля Гарифуллина. Честно говоря, если это их художества, то…

— Нет-нет, Глеб Викторович, это даже близко не Лана.

Саша повела Веретинского в другую комнату, включила свет и торжественным взмахом руки указала на полотна. Первая картина оказалась по-русски безрадостным пейзажем в окне поезда. На дальнем плане мучили глаз скошенная нива, склонившийся забор и две прогнившие хибары, точно нарывы на черной земле; а на переднем художник изобразил два стакана с подстаканниками и засаленную колоду карт на вагонном столике. Слишком типично, чтобы вызвать бурю эмоций.

Вторая картина, размером с постер, притягивала и отталкивала одновременно. Супруги, обращенные в профиль, в сумерках сидели по противоположные стороны кухонного стола, впившись друг в друга глазами. Так друг на друга не смотрят даже враги — столько укора источали их взоры. Старательному реализму пейзажа с домами-нарывами здесь словно противопоставлялась обманчивая небрежность гротеска. Каждый штрих на месте. Обои леденистого оттенка, открытый холодильник, извергающий потустороннее свечение, окутанная зеленой аурой плита с зажженными конфорками, ночь с размазанными по небу звездами в незанавешенных окнах, немая неприязнь на лицах супругов. И что-то еще в их взглядах. Усталость? Тоска?

— Определенно талантливо, — сказал Глеб, смущенный тишиной. — Безмолвная боль затаенной печали.

— Мне тоже она больше нравится, — сказала Саша.

— Плохо разбираюсь в живописи двадцатого века. Конечно, соц-арт от гиперреализма отличу, как и Поллока от Уорхола. А это — вещь. Выдающаяся. Почерк мастера.

Веретинский почувствовал, как краснеет. Нет чтобы заткнуться и не строить из себя эксперта.

— Она продается, — сказала Саша. — Двенадцать тысяч.

— Шутишь? Ей цены нет.

— Без шуток. Двенадцать тысяч.

— С рамой?

Веретинский продолжал пороть чушь.

— Естественно! — Саша улыбнулась.

— Однозначно беру, — сказал Глеб. — Повешу в кабинете. Это штучное явление, предпочту его собранию сочинений любого из авторов.

Преподаватель достал кошелек. Значит, так, это вместо сорвавшегося Крыма. Лиде он объяснит. Картина ему нужна, и это не обсуждается.

Глеб пересчитал купюры и беззвучно выругался.

— Можно картой расплатиться?

— У вас есть «Сбербанк онлайн»?

— Секунду, — сказал Веретинский. — Секунду. Так. Диктуйте номер.

На улице Глеб крепче сжал обернутое в упаковочную бумагу полотно, недоумевая, что на него нашло. Не Бог ведь нашептал, в конце концов. Купил картину и с легкостью расстался с двенадцатью тысячами, не обмозговав покупку. Обе вещи с Веретинским произошли впервые. Это против его правил. Показное пренебрежение к деньгам вызывало у него такое же раздражение, как и скряжничество.