Глухая Мята

Семенов смотрит на часы — десять минут второго, он опаздывает на обед. Это не к лицу бригадиру, и Семенов бежит к эстакаде. Бежит неловкими, смешными скачками и в этот миг маленькой головой и длинными руками действительно напоминает смешного заморского зверя — кенгуру.

6

— Ну вот, товарищи, положение такое! — говорит Семенов, закрывая блокнот. — Мы работаем так, что задание не выполним, если река пойдет раньше, чем предполагалось!

Его слова падают в тишину.

Слышно, как осторожно звякают тарелки в руках Дарьи, как на малых оборотах работает передвижная электростанция. После обеда лесозаготовители неподвижны, ленивы, осоловело валятся на бок. Слова бригадира они встречают спокойно: не равнодушно, но и без всякого подъема. И только Никита Федорович Борщев ворочается, оглаживает бороду, перебегает взглядом от человека к человеку. Механик Изюмин полулежит на брезенте, читает книгу. Виктор и Борис притулились в уголке навеса и выжидательно молчат. Михаил Силантьев лежит навзничь, раскинув руки.

— А дирекция оплатит сверхурочные? — спрашивает он, не меняя положения.

— В пятницу поговорю с директором! Думаю, он согласится! Сверхурочные разрешаются в тех случаях, когда коллектив сам идет на них.

— Это мы понимаем, не маленькие! На сверхурочные нужно разрешение профсоюзной организации, а она этого сделать не может — подрыв авторитета профсоюза получается. На это ты как ответишь, бригадир? Вот разогни-ка вопросец! — глухо говорит Силантьев — мешает шапка, положенная на лицо, чтобы не досаждал свет.

— Если мы согласимся, нам профсоюз не указ! — запальчиво вмешивается Никита Федорович. — Мы, как говорится, сами себе владыки. Я, товарищи, предлагаю понатужиться… Вот ежели бы, к примеру, не до шести работать, а до восьми, дело, как говорится, пойдет по-другому! А? — вертит он головой, но слова старика, как и слова бригадира, повисают в молчании. Только Михаил Силантьев после длинной паузы замечает:

— Здрасьте! Дураку понятно, что, если взять сверхурочные, по-другому дело пойдет!

Другие лесозаготовители молчат. Молчит и Георгий Раков, видимо, ждет, когда заговорят другие. Но они неподвижны, а Федор Титов сосредоточенно строгает палочку. Рядом с ним сидит Петр Удочкин и следит за руками Федора.

— Ну вот что, товарищи! — сурово произносит Раков. — Я до обеда говорить не хотел… Моя машина вышла из строя… Пробило бобину! — поясняет он и отвертывается, чтобы не замет или, как у него нервно вздрагивают губы.

— А запасная? — тугим голосом спрашивает бригадир, чуть-чуть приподнявшись.

— Нет запасной!

— Врешь! — кричит Семенов.

— Не взяли, Гриша! — отвечает Раков. — Раз в сто лет пробивает бобину.

— Ой, мамочка моя! — восклицает Дарья, прижимая руки к груди.

Что такое бобина, зачем нужна, она не знает, но по напряженным лицам лесозаготовителей, по бледности, залившей Семенова, понимает: случилось серьезное, тяжелое, такое серьезное, что может разрушить наладившуюся жизнь в Глухой Мяте, и люди станут другими, и все станет другим. Опытом недлинной жизни понимает Дарья серьезность случившегося и поэтому пугается:

— Ой, мамочка!

— Врешь! — кричит Семенов и срывается с брезента. За ним вскакивают Силантьев, Титов, Удочкин, парни-десятиклассники, Дарья. Механик Изюмин откладывает в сторону книгу, помедлив, закрывает ее, аккуратно укладывает в карман и только после этого идет на лесосеку. Идет тихо и о чем-то думает.

7

Трактору Георгия Ракова — стыдно.

Виновато подобрав под себя гусеницы, ссутулясь, виновато смотрит на лесозаготовителей потухшими фарами. Он неподвижен и холоден, он намертво притулился к сосне, опав мотором в яму, и от этого кажется особенно жалким. Уныло зияет пустота кабины, погасли красные огоньки, и только из бункера, едва приметный, клубится дымок — машина делает последние вздохи.

Семенов подбегает к трактору, обдираясь, проскальзывает крупным телом в кабину, зло срывает капот и сует голову в мотор.

— Крутаните! — исступленно кричит он.

Ему не видно, кто берется за ручку, но после крика коленчатый вал сразу же поворачивается — смачно цокают поршни, лопнувшим пузырем хлопает такт. Семенову некогда — он не прислоняет свечу к металлической массе, а сжимает ее пальцами, чтобы всем телом ощутить больной укол электрического разряда.

— Еще крутаните!

Тело напрягается. Забыв о том, что удар током может выбить из кабины, Семенов ждет его, но пальцы ощущают только тепло неостывшей свечи. Поршни цокают безостановочно — ручку крутит, видимо, сильный человек, — но Семенов не чувствует ничего. Он выскакивает из кабины, кричит на всю лесосеку:

— Федька, Федька, Титов!

Все забывает, все прощает он Федору в надежде, что у него есть запасная бобина.

— Нет у меня бобины! — отвечает Титов, вращающий ручку.

Семенов вылезает из трактора, прислоняется к гусенице…

Тяжел удар, нанесенный бригадиру. Второй за день: утром, расплескав, раздавив землю, пришла весна; после обеда встал трактор. Один за одним валятся на бригадира тяжелые, как смолевые бревна, удары, и от этого пухнет голова, наливается звоном. Ни мысли в ней, ни желания думать. Что делать? А ничего!