Глубокий тыл

Так возникло судебное дело. А теперь в кармане Курова лежала повестка. Он бросился было к секретарю партбюро, но тот только руками развел. Северьяаов, к которому мастер пришел на другой день, по-мальчишески поскреб затылок: «Да, брат, наделал ты дел!» Он обещал позвонить куда-то, но, когда Арсений снова пришел к нему, вздохнул: «Ничего не попишешь, придется гулять в суд». Тогда-то и родилась у Арсения мысль обратиться к свояченице как к депутату Верховного Совета.

Люди частенько приходили к Ксении Степановне с разными просьбами. В иные приемные дни едва успевали открывать дверь. Сам Арсений по собственному почину соорудил деревянный диванчик, на котором посетители ожидали очереди в прихожей. Но депутат приходился Арсению хотя и дальней, но все же родней, и это мешало Курову обратиться к свояченице за помощью. Расхаживая ночью по комнате, он решал, говорить ему с Ксенией Степановной или промолчать.

На следующее утро, дождавшись, когда Ксения Степановна пойдет на работу, он все же дот гнал ее на лестнице.

— Я к тебе как избиратель, — краснея, говорил он. — Ты, Степановна, советская власть, вот помогай…

Та выслушала, задумалась. Случай был редкий, осложнялся тем, что все происходило на глазах, а депутат по-женски сочувствовал и Курову и Ростику. Ксения обещала потолковать с юристом.

— Да чего же тут толковать! — вспылил Арсений. — Сердцем, сердцем такие дела решать надо!

— Сердце, Арсений Иванович, инструмент неточный. Законы-то не царь Николай, сами мы принимали…

Вечером она зашла в комнату Курова. С тех пор как здесь поселился Ростик, мрачное это жилище, где недавно стояли печь, койка да самодельный стол, неузнаваемо преобразилось. Арсений был мастер на все руки. Он пристроил к стене нары в виде полок, которые днем были подняты, а на ночь опускались. На них клали постели. В комнате стало просторней. Появились табуретки, стол со шкафчиком для посуды, занавески на окне. Для мужского жилья в военное время было совсем неплохо.

— Недурно устроились, — похвалила Ксения Степановна и попросила Ростика сбегать за хлебом. Как только дверь за ним хлопнула, Арсений нетерпеливо спросил:

— Посоветовалась? Что говорят?

— Подумала, Арсений Иванович, сама подумала и скажу тебе прямо: обхода этого закона искать не надо. Правильный закон. Меня девятилетней на фабрику отвели, в подвал — концы разбирать. Вспомнить страшно: сырость, духота, а мы, девчонки и мальчишки; сидим и десять часов подряд перебираем: кое в одну корзину, кое — в другую, кое — в третью. Всю тебя ломает, клонит в сон, а возле смотритель ходит, и в руках у него ремень: задремлешь — как он тебя жиганет по спине!..

Куров слушал, хмуро уставив взгляд в пол. Он попал на завод тринадцатилетним, когда отец его, слесарь, а за ним и мать умерли от сыпняка. Но это было уже в советское время. Работали восемь часов. Обучить Арсения взялся друг отца, слесарь Иван Гурьянов — человек легкого характера, веселый и добродушный… Учил он умело, и, хоть рос Арсений сиротой, детство Не оставило тяжелых воспоминаний.

А Ксения Степановна продолжала рассказывать, как лихо было им, ребятишкам, на фабрике, как охальники-мастера издевались над девчушками, которым впору было в куклы играть…

— Нет, Арсений Иванович, за этот закон должны мы советской власти в пояс кланяться… Сердись не сердись, а помогать тебе его нарушать я не стану.

— Выходит, Ксения Степановна, зря я за тебя голосовал, — вспылил Куров, нетерпеливо вскакивая с табурета.

Она тоже встала и вплотную подошла к нему.

— Коли так, давай напрямки разговаривать. Не хотелось мне душу тебе бередить, да придется… Ты, мил человек, себе из мальчонки вроде пластыря на болячку сделал: таскаешь его всюду с собой, чтобы сердце у тебя не ныло… Что, не так?

Арсений стоял, сжав кулаки. Хотелось ему изо всех сил хлопнуть по столу, чтобы тот затрещал, или запрокинуть голову и завыть волком.

— Молчишь? Правильно, говорить тебе нечего! Признайся: Ростик у тебя вроде игрушки…

«А ну покажи, как Юнона по телефону разговаривает…» А ведь это человек. Маленький человек.

— Худому я его не учу! — сквозь зубы оказал Арсений.

— А разве я говорю, что худому? А только в его годы все ребята в школу бегают. Раз ты мальчика усыновил, дай ему, как своему сыну, все, что ему по возрасту положено. Не можешь дать — отведи в детский дом. Там о нем позаботятся.

— Так… И больше ты мне ничего не скажешь?.. А суд?

— И на суд я влиять не имею прав. Правильно тебя привлекают. Об одном попросила судью: свидетельницей меня вызвать. — И, совсем было уже уходя, Ксения Степановна вернулась от двери и спросила шепотом: — Что это с Анной, не знаешь? Будто слепая стала, сейчас в прихожей на меня наткнулась — чуть с ног не сшибла.

— А ну вас совсем, у меня своего горя под завяз! — сердито отмахнулся Арсений.

15