Глубокий тыл

— Ван за тем старевшим деревам, фрейлейн, в глубине — маленький деревянный дом. Там на стекле окна я видел вырезанный из картона сапог, — отвечает один из солдат, совсем зеленый юнец, окидывая любопытным взглядом тоненькую фигурку в белом, тесно облегающем спортивном свитере.

— Ах, если бы мне сейчас сделаться сапожником, чтобы снять мерку с такой хорошенькой ножки! — отзывается тот, что постарше.

Третий, неуклюжий увалень, с которого, кажется, еще не сошел деревенский загар, бормочет:

— Ишь чего захотел, лакомка! — И смеется отрывисто, будто консервная банка катится вниз по каменным ступеням лестницы.

— Как приятно встретить среди этой жуткой каменоломни немецкую девушку! Откуда вы, фрейлейн, взялись? Быть может, вы ангел с рождественской открытки?

— Я работаю в комендатуре.

— О, о, ангел из комендатуры — это начальство!.. Смирно!

Все трое, щелкнув каблуками, шутливо отдают приветствие. Девушка улыбается, делает легкий книксен и продолжает путь. А солдаты смотрят ей вслед. Она это чувствует и замедляет шаг. Ага, наконец-то прошли, свернули на смежную улицу… А вот домик, и сапог, вырезанный из картона, белеет на окне.

Она поворачивает кольцо калитки и входит во двор. За домом сад, залитый солнцем. Светлые точечки еще не налившихся плодов белеют в темной листве. У деревянного крыльца, изогнувшись, свешиваются к самым ступеням золотые шары. На двери тоже вырезанный из картона сапожок и надпись на двух языках: сверху — по-немецки, снизу — по-русски: «Сапожник».

Еще раз оглянувшись и убедившись, что улица пуста, девушка стучит: два стука и один, два стука и два, два стука и три.

Ей кажется, что откуда-то, может быть из окна, сквозь зелень домашних цветов на нее смотрят. Ей становится жутко, но она, вскинув голову, сохраняет независимый вид. В глубине дома возникают шаги. Вот они уже у двери.

— Кто там? — спрашивает густой мужской голос.

— Сапожник мастер здесь живет? Модельную обувь в починку берете?

— Подметок нет для модельной обуви.

— А со своими подметками?

Пауза. Потом гремит засов, и дверь открывается. В полутьме сеней — невысокая мужская фигура. Сапожник одет странно: на нем синяя в горошек косоворотка, перепоясанная витым шнурком, штаны заправлены в сапоги.

Он лысоват, светлые усы слились с короткой вьющейся густой бородкой.

Они долго смотрят друг на друга, и оба стараются и не могут скрыть удивления.

— Как, это вы?.. Дед? — спрашивает наконец фрейлейн Марта. — Вы меня помните?..

— Нет, это не я, и я вас не помню, — хмурится сапожник и резко говорит, почти командует: — Проходите в мастерскую!

Он вводит посетительницу в комнату, выходящую окном на улицу.

У самого подоконника—низкий верстак, заваленный сапожным инструментом, гвоздями, кусочками вара, обрезками кожи. Перед ним — традиционная липка сияет до блеска вытертым сиденьем. На полу у двери рядком выстроилась починенная обувь, на стене висят, блистая голенищами, будто из стекла отлитые, офицерские сапоги прусского образца. Густо пахнет кожей, смолой, клеем. Тот, кого девушка назвала Дедом, останавливается посреди комнаты и выжидающе смотрит на посетительницу.

Оба, хотя уже узнали друг друга, все-таки доводят до конца этот обряд опознания, чрезвычайно важный в их опасном деле.

— А я вас все-таки попрошу починить мне туфлю.

— Смотря какую.

— Правую, вот эту, — Покажите.

Она снимает туфлю-лодочку и, стоя, как цапля, на одной ноге, протягивает ее мастеру, при этом несколько иронически посматривая на него.

— Вы, может быть, предложите мне стул?

— Да, да, конечно. — Он подставляет ей стул и уже отработанным профессиональным движением обмахивает сиденье кожаным фартуком. Сам он, подвинув к себе липку, усаживается напротив девушки так, что наискосок видно окно. Ловко, неторопливо он всучивает щетинку в концы дратвы. Потом, зажав туфлю меж колен, начинает накалывать шилом дырочки в ранте.

— Ничему не удивляюсь. Разучился, — говорит он сквозь зубы, не выпуская изо рта конец дратвы. — Но, увидев вас здесь… Ну, здравствуйте по-настоящему.

Он протягивает руку, и девушка хватает и держит ее, будто боясь отпустить; сапожник, улыбаясь, мягко освобождает руку. Теперь снова он будто целиком поглощен работой.

— Сидите. Успокойтесь… Рад, что это именно вы. Прибыли вовремя. Отовсюду сообщают: у них идет спешная, просто судорожная перегруппировка. Возможно и даже вероятно, в связи с их наступлением на юге… Нам нужно видеть всё изнутри… С комендатурой уладилось?

Девушка уже вполне овладела собой. Она сидит неподвижно, вытянув разутую ногу. У нее скучающий вид клиентки, дожидающейся, пока закончится ремонт.

— Да, и, представьте, довольно легко, — . отвечает она, не поворачивая головы. — Им тут была очень нужна переводчица.

— Об этом ребята позаботились.

— Как, вы хотите сказать, что…

— Для вас освободили место… Как комендант?

Девушка пожимает плечами.

— Смешная сушеная мумия. Он вчера мне заявил, что я похожа на Брунгильду. И даже попробовал что-то там напеть из «Нибелунгов». По вечерам он играет на пианино Вагнера, и, знаете довольно хорошо…