Глубокий тыл

— Вот, правильно, а к тебе должны идти, как к матери. Мать ведь даже ближе отца… — И, заговорщицки снизив голос, зашептал: — Когда меня в райком выдвигали, думаешь, я обрадовался? Аж до «первого» в обкоме достучался: ну как же, в кармане новенький инженерный диплом. С таким трудом удалось на свою фабрику назначение получить… К родному делу вернулся, кругом свои, а тут пожалуйте, в райком… — Озорноватый голос Северьянова зазвучал вдруг лирически: — И знаешь, Анка, что я теперь тебе скажу: нет на свете интересней партийной работы. Ей-богу! — Но, должно быть, поймав себя на этой непривычной для него интонации, Северьянов вновь заулыбался хитровато, насмешливо. — Вот хоть для того, чтоб такую, как ты, убедить, это ж сколько перед этим гороху съесть надо? А я убедил, и ты согласилась. Скажешь, нет? Молчи, знаю, что согласилась… А помнишь, Анка, наш клуб, помнишь лозунги: «Каждая затяжка папиросы — верный шаг к могиле», «Не чистя машину, тормозишь мировую революцию»? Иль, помнишь, на Восьмое марта Пашка Тараканов в докладе брякнул: «Женщины при капитализме составляют заднюю часть пролетариата»? А забыла, как я тебе за победу на конкурсе плясунов от имени правления фунт жареных семечек вручал?.. Видишь, и тогда еще тебя руководство ценило. Фунт семечек, шутка! Нет, серьезно, не дрейфь, ты и на партийной работе всех перепляшешь. Стоит тебе захотеть!

Он тиснул руку Анны своей короткой пухлой рукой и, подмигнув по-старому, по-комсомольски, сказал:

— Ну, пока!

Анна возвращалась на фабрику в таком смятении, что позабыла даже покрыть платком голову. Так и шла по улицам, простоволосая, в засаленной стеганке, в заскорузлых ватных штанах, заправленных в подшитые валенки. У нее был странный вид. Встречные, несомненно, дивились бы, если бы в те дни люди сохраняли умение хоть чему бы то ни было удивляться.

12

Арсению Курову повезло. Еще не дойдя до городской заставы, он заметил на обочине большую военную машину. Шофер, такой черный от масла и гари, будто его вместе с шапкой, полушубком, валенками только что протянули сквозь печную трубу, обливаясь потом, с обреченным видом снова и снова крутил ручку машины, пытаясь завести мотор.

— Эй, дядя, будь друг, крутни разок, вовсе из сил выбился! — крикнул он Курову и, не дожидаясь, пока тот подойдет, тяжело опустился на снег. Губы и руки у него дрожали, лицо, омытое потом, блестело, как хорошо начищенное голенище. От него валил парок.

Арсений свернул с дороги, сбросил рюкзак. Уверенной рукой поднял капот машины, наклонился над остывающим уже мотором. Опытный глаз механика быстро разгадал, в чем дело. И когда через малое время он взялся за ручку, машина сразу завелась.

— Ой, спасибо, вот спасибо-то! — зачастил шофер. — Одолжил ты меня, дядя… Я тут уж сколько время, как огурец в рассоле, в поту купаюсь, а ты разок крутанул… Высший класс!

Выяснилось, что до перекрестка, с которого дорога пойдет на водохранилище, пути их совпадают. Шофер сказал, что там, у большого села, нетрудно будет возле регулировщика подсесть на попутную машину. Он проникся к Курову таким уважением, что сам понес его рюкзак в кабину. Несколько раз реванув мотором, машина тронулась и понеслась, взвихривая за собой снежную пыль. Шоссе тут тянулось параллельно реке. Места были Арсению знакомы. Сюда, в эти приречные поля, перемежающиеся лесами и перелесками, хаживал, бывало, механик в такие вот зимние дни на зайца. И оттого, что места эти были знакомы по мирным временам, глаз так болезненно и воспринимал все очевидные раны, нанесенные им войною, — березовый лесок у дороги, выкошенный артиллерией, долговязую, теперь совершенно закопченную цитадель элеватора, сквозь могучие стены которой, пробитые тяжелыми снарядами, виднелись клочки неба, черные печи, то там, то тут поднимавшиеся из снега, церковь, глядевшую на проезжающих провалами выгоревших окон…

Куров сидел подавленный. Сидел и молчал. Давно погасшая самодельная коротенькая трубка, не без искусства вырезанная в виде кукиша из можжевелового корня, торчала у него изо рта.

— Тебе, дядя, зачем же на водохранилище-то? — спросил водитель, начиная тяготиться молчаливым спутником.

Куров, все так же смотря куда-то вперед, коротко рассказал в чем дело.

— Слышал я намедни эту историю с теплоходом, — оживился шофер. — Вчера утром ребята из нашего автобата из Москвы санитарный порожняк гнали, так по пути к ним подсадили двух женщин с того теплохода и сколько-то там детишек…

— Что? — сразу обернулся к нему пассажир. — Фамилий не знаешь? Какие из себя?

— Мне-то откуда знать… Не видел я их. Ребята говорят, из себя будто бы ничего, дамочки приглядные…

— Почему ж их только две было?

— Ребята говорят, там у рыбаков и еще будто живут. Я так полагаю, твои там…

— Ты так мыслишь? — Куров оживился.

— А что, очень свободно. Вода там, говорили ребята, небольшая, у рыбаков лодки… Не сидели ж они, когда люди тонули.

Нелюдимый пассажир сразу стал разговорчивым.

— Ну, а твои, парень, где? Иль ты холостой? — Зачем холостой, женатый. Ребята есть…