Глубокий тыл

— А электричество? А котельная? Как же без пара-то? — торопливо произнесла Анна, стараясь включиться в общие интересы.

— Были б котлы целы, а крышу подымут. Народ по работе изголодался — горы свернет. И ток будет. Шел я на фабрику, видел: военные водолазы на Тьме под лед опускались… Части от машин достают. Спасибо Лаврентьеву Федору Петровичу: сберег, не выдал, царство ему небесное.

Все замолчали, жадно куря острую, ядовитую махорку, полученную сегодня по талонам.

— Вот, Анна Степановна, интересное дело, — снова завел старый слесарь, пуская дым струйкой к потолку. — Вот Лаврентьев этот — знал я его, вместе раз в санатории были, смирный такой… нигде его, бывало, никогда и не слыхать. А пришел его час — гляди, каким себя оказал… А Владиславлев, тот, бывало, на любом собрании треплется: «Мы, прядильщики», — и нате, пожалуйста… Я так считаю, Анна Степановна, частенько мы человека по языку, а не по делу судим. И зря.

— На войне болтун быстро линяет… — заговорили вокруг.

— Вот и хватит болтать, работать надо! — совсем рядом произнес сердитый голос.

Варвара Алексеевна, необыкновенно кругленькая в своем ватнике, надетом на несколько кофт, стояла с лопатой за спиной дочери, царапая курцов сердитым взглядом.

— Женщины не разгибаясь снег копают, а мужики потолок коптят, языки точат… Дело это?

— Нагоним, нагоним, Лексевна, — смущенно отвечали слесари, прислюнивая цигарки, бережно убирая недокуренное кто в записную книжку, кто за козырек шапки, а кто и за ухо. — Ты нам такого командира вырастила — с ним только вперед, в атаку!

— Вот и ступайте вперед, не топчитесь. — Варвара Алексеевна отвела Анну в сторону. — Вот что, дочка, мы промеж себя ссоримся, это — наше дело. Детям через это не за что терпеть… Ты уж не серчай, а Лену с Вовкой отец к нам повел. Понятно? Я велела.

Анна кивнула головой. Она чувствовала: мать ее не простила, да и сама не собиралась просить прощения.

— А где ночуешь?

— В Ксеньину квартиру пойду… Их дом, говорили мне, будто цел.

— Твое дело. Только… — И, не договорив, старуха отошла, опираясь на лопату, как на патриарший жезл, суровая, непреклонная. Мать была не из тех, кто идет на попятный.

Тут уж нашла коса на камень.

9

И все же по пути в новый, так называемый Кировский, поселок, где в одном из каменных четырехэтажных домов жила до эвакуации ее старшая сестра, Ксения Степановна Шаповалова, Анна жалела, что не помирилась с матерью. С отвычки она на фабрике устала, иззяблась, идти же надо было довольно далеко, а главное, она не знала наверное, стоит ли дом, цела ли сестрина квартира, не вселился ли в нее кто-нибудь.

Здесь, на западной окраине, гитлеровские войска уже не отступали, а бежали, стараясь вырваться из смыкавшегося полукольца наших наступающих сил, начинавших их душить. Основной проспект поселка, по которому откатила главная волна, был загроможден битой, поврежденной техникой. Машины разных марок — от огромных автобусов, пригнанных из каких-то европейских столиц, до крохотных, похожих на блошку оппельков — вперемежку с изувеченными танками, разбитыми вездеходами, брошенными пушками в беспорядке тянулись двумя рядами, скинутые потоком отступающих с дороги в кюветы, на тротуары. Местами они образовали сплошной коридор. Трупы уже убраны, но тут и там виднелись на снегу бурые пятна, окровавленная марля, обрывки форменной одежды. По проспекту, как бы превратившемуся теперь в выставку трофейной техники, тянулись обозы наступающих частей.

Анна, с особым, жутким интересом рассматривая вражеские машины, как злых, но уже мертвых и безвредных для человека хищников, не заметила, как дошла до переулка, где ей надо было свернуть в сторону. Жиденькая тропка вилась меж тихих, точно бы притаившихся домов. Солнце, склонившись к леску, что был слева от поселка, брызгало из-за сосен холодным золотом лучей. Тени становились пепельно-серыми. Дело шло к вечеру, и ей стало не по себе. Как она будет ночевать одна, в чужой, может быть совершенно пустой квартире? Мелькнула мысль: не лучше ли, пока не стемнело, вернуться к старикам? Но тут же она сердито сказала вслух «нет» и двинулась еще быстрее. На миг остановилась перед знакомым домом. Он показался слепым: окна заколочены щитами из досок, торчат коленца жестяных труб. Сколько окон, столько и труб, но ни одна не дымилась. На ступеньках лестницы свежий снежок лежал аккуратными ковриками. На нем ни следа.

Быстро вбежав на второй этаж, Анна, чтобы не колебаться, громко застучала в знакомую дверь. Отозвалось лишь эхо. Дверь была не заперта и легко открылась. Прихожая пуста. Тягостное эхо, казалось, вошло вместе с женщиной в квартиру и, сопровождая ее, отзывалось на каждый шаг. На дверях бумажки с аккуратно выведенными немецкими буквами «А», «В», «С», «О». В углу прихожей стопками стояли банки из-под консервов. Пахло нечистым бельем, мокрой шерстью, кожей и дезинфекцией.

— Кто здесь? — позвала Анна и в страхе замерла. Только эхо ответило ей. Квартира была пуста.