Глубинный путь

Станиславу, очень любившему сестру, было тяжело говорить о ней. Я почувствовал угрызения совести за то, что затеял такой печальный разговор, и был очень благодарен Черняку, когда тот пригласил гостей к столу.

— Среди нас кое-кого не хватает, — сказал Самборский, оглядывая присутствующих. — Я предлагаю поднять бокал за…

—…за Ярослава Васильевича! За Аркадия Михайловича! — закричали все, сразу догадавшись, кого имеет в виду Самборский.

В это время в дверь постучали.

— Войдите, пожалуйста! — пригласил хозяин.

Все обернулись. На пороге показался Томазян.

— Простите, что опоздал, — сказал он. — Меня задержало дело, которое, вероятно, интересует и всех вас.

— Садитесь скорее к столу, — перебил его Черняк. — А о деле успеете рассказать.

Следователя окружили. Он попросил стакан воды и, спокойно поглядывая на любопытные лица друзей, сказал:

— Я закончил следствие о Догадове. Его дело уже передано в суд.

— Кто же он все-таки? — спросил, глядя на Макуху, Самборский. — Опытный палеонтолог?

— Да, — ответил Томазян, — только он специалист не по изучению кладбищ допотопных животных, а по созданию кладбищ советских людей. Он — агент капиталистического государства. Даже не одного, а двух. Наконец-то он признался, хотя я думаю, что кое-каких сведений он все же не дал. Он признавался только тогда, когда возражать против наших доказательств было совершенно немыслимо.

— Он каялся? — спросил Черняк.

— Нет. О раскаянии не может быть и речи… Он приехал специально для подрывной работы. Если верить ему, то сообщников и помощников он не имел, кроме, конечно, тех, через кого он поддерживал связь со своими шефами. Я думаю, товарищи, что некоторым из вас не особенно приятно вспоминать, как этот Догадов водил вас за нос, а мы ему во всем верили. Теперь уже не стоит волноваться, но и забывать не следует, дорогие мои Антон Павлович и Олекса Мартынович… Между прочим, среди нас тут присутствует пострадавший от его рук.

— Это я? — вскрикнул Тарас.

— Да, — кивнул следователь. — Он выбросил Тараса из поезда и почему-то долго не хотел в этом признаться. Но нам удалось собрать необходимые доказательства. Мы даже выяснили, что он получил выговор от своего начальства, так как этот бессмысленный поступок мог выдать его. Он даже признал себя виновным в нападении на Черепашкина. Он оглушил Черепашкина и выпрыгнул вместе с ним из самолета, надеясь получить у чудаковатого управдома нужные сведения, так как заметил у Черепашкина записку, касающуюся Довгалюка… Дальше показания Догадова несколько расходятся с показаниями самого Черепашкина. Он не отрицает, что переодел бывшего управдома в свою одежду и обменял документы. Дальше он утверждает, что хотел убить Черепашкина, но, раньше чем он выполнил свое намерение, Черепашкин убежал… Диверсант без особого труда устроился палеонтологом, ему удалось попасть на один из самых ответственных участков туннеля, устроить взрыв и выпустить в шахту воду из верхнего озера. На этом его деятельность была прекращена. Его как шпиона и диверсанта будет судить военный трибунал. Он признался, что его настоящее имя Томас Гэл. Ссылаясь на то, что он иностранец, шпион требует иностранного защитника. Разумеется, ему откажут, так как по нашим законам защитником в советском суде может быть только советский подданный.

Некоторое время в комнате царило молчание. Потом Антон Павлович тяжело вздохнул:

— Я чувствую себя достойным всяческого наказания за то, что не сумел раскусить этого субъекта…

— Успокойтесь, — мягко сказал Томазян. — Негодяи часто обманывают честных людей. Вот почему мы ни на минуту не должны забывать о бдительности.

Томазян провозгласил тост за бдительность, и все присутствующие единодушно поддержали его.

Поднялся Самборский. Видно было, что он волнуется.

— Товарищи! — торжественно обратился он к нам. — Сегодня в ночном выпуске последних известий по радио объявят о том, что мы можем назвать тайной инженера Макаренко. Вот почему, с согласия нашего гостеприимного хозяина, я беру на себя смелость рассказать вам эту тайну двумя часами раньше.

Все смотрели на инженера с выражением крайнего любопытства.

— Товарищи! Мой лучший друг Ярослав Васильевич Макаренко, к сожалению, не может сейчас быть с нами. Несколько часов назад он докладывал на заседании правительства об окончании испытаний Глубинного пути. Вы знаете, что в течение долгого времени почти все считали, что макаренковские принципы строительства туннеля абсурдны. Я сам, к величайшему моему сожалению, выступал против Ярослава Макаренко. Его система строительства казалась нам всем слишком расточительной. Но Ярослав и академик Саклатвала знали, что делали. Знало это и правительство. Знало и поддерживало их. И вот результаты: многократное испытание центральных участков туннеля показало, что поезда там могут двигаться со скоростью до тысячи трехсот километров в час.

Самборский замолк, потом, словно желая подчеркнуть свои слова, повторил:

— Тысяча триста километров в час!

— Как же удалось добиться такой скорости? — с изумлением спросил я.