Глиняный бог

Этого, признаться, я меньше всего ожидал. “Интересный прием, — подумал я, рассматривая незнакомца. — Во всяком случае, это не банально”.

Он был высокого роста, с тонкими чертами лица, с блестящими черными волосами. Они лежали монолитной глыбой на узкой, вытянутой вверх голове. Нос с горбинкой придавал его сплющенному с обеих сторон лицу сходство с какой-то птицей.

— Так почему же, по–вашему, никто не занимается палеопатологией? — спросил я.

— Сложная наука. Обнаружить на мумиях признаки заболевания, знаете, не так-то легко. Это может сделать только очень крупный специалист. Он должен быть одновременно и хорошим анатомом, и онкологом, и биологом, и палеонтологом. Вообще, такими делами может заниматься только очень эрудированный человек.

— И все же я не вижу связи между проблемой рака и этой вашей странной наукой.

Француз улыбнулся (я решил, что он француз, потому что он хорошо говорил по–французски, и мои попытки перейти на арабский язык ни к чему не привели).

— Это длинная история. Если у вас есть время, я бы мог ее вам рассказать за… десять пиастров.

“Все правильно, — подумал я. — Дело в пиастрах. И, тем не менее, это забавно”.

Я посмотрел на часы. Было восемь по местному времени. Скоро должны были наступить короткие египетские сумерки и затем черная, как сажа, ночь. Впрочем, до отеля “Мен–Хауз” было не более сотни метров, и поэтому я решился:

— Хорошо, вот вам десять пиастров. Расскажите.

— Пройдемте вон туда, к западной стороне пирамиды. Там будет светло еще около часа. Я думаю, нам этого хватит.

Пока мы шли, он вдруг спросил:

— Вы когда-нибудь были в Париже? — Нет, не был, — ответил я. Француз глубоко вздохнул:

— Сейчас там хозяйничают фашисты. Это они убили профессора Дешлена и Ирэн…

Я задумался. Шла война, и вся Европа стонала от немецкой оккупации. Сотни тысяч людей бежали с насиженных мест на чужбину, спасаясь от хищной свастики. Может быть, действительно, и этот человек покинул свой далекий город и теперь, чтобы не умереть с голоду, бродит здесь, вокруг раскаленных древних камней, и рассказывает за деньги свои причудливые выдумки.

— Сядем здесь, — сказал незнакомец.

— Хорошо, — согласился я и приготовился слушать.

2

Лучше всего, пожалуй, начать этот рассказ с того памятного дня в 194… году, когда в одной из парижских газет появилось такое сообщение, — я хорошо его запомнил: “Сегодня ночью в музее Восточной культуры Гиме совершено страшное кощунство. Неизвестный проник в зал, где хранятся египетские мумии, и, вскрыв саркофаг второго царя пятой династии Сахура, унес часть мумифицированных останков фараона”.

Незнакомец на минуту умолк и затем, нагнувшись ко мне совсем близко, шепотом произнес:

— Я могу вам сообщить, что ко всей этой истории я имею самое непосредственное отношение. Саркофаг фараона из Абусира вскрыл я…

— Зачем? — удивился я.

— Мне нужен был позвонок фараона.

Я чуть не расхохотался. “Сейчас последует какая-нибудь стандартная детективная повесть”, — решил я. Но, как бы угадав мои мысли, незнакомец быстро заговорил:

— Ради бога, не думайте, что я вас хочу заинтриговать глупым рассказом о воре. Если вы согласитесь дослушать все до конца, вы поймете, что это было необходимо…

— Я готов вас слушать до конца, но при чем тут проблема рака и все остальное?

— Месье, — не торопясь, продолжал мой рассказчик. — В одном вы можете быть уверены. Я не преступник. Преступники сейчас хозяевами расхаживают по парижским улицам и сидят в парижских кафе и ресторанах. Они расточают золото, заработанное на крови и смерти людей. А я, вот видите, здесь…

Помолчав минуту, он стал продолжать:

— Я буду говорить о людях Франции, которые в страшное время оккупации сделали, увы, трагическую и безуспешную попытку оказать услугу своей родине.

Первый, о ком я хочу рассказать, — Морис Дешлен. Поверьте, несмотря на все его заблуждения, Франция потеряла в его лице выдающегося ученого и пламенного патриота.

До войны он был профессором университета. Он принадлежал к тому редкому типу ученых, которых интересует буквально все. Он не принимал разделение наук на различные дисциплины — математику, физику, биологию, социологию, медицину. На лекциях он неоднократно повторял, что мы живем в едином мире и что искусственное расчленение познания мира говорит не в пользу величия человеческого разума. Просто еще не родился гений, который бы синтезировал все воедино.

Когда началась война, Морис Дешлен ушел добровольцем на фронт. И знаете кем? Обыкновенным санитаром, хотя накануне в университете читал факультативный курс кристаллографии и почему-то интенсивно занимался изучением египтологии.