Глиняные буквы, плывущие яблоки

Стало тихо, не считая икоты, которая вдруг овладела футболистом. Вот бедняга! Если от стыда умирают, он был при смерти.

Старый Учитель пошевелил бровями. Его густые белые брови напоминали бороду, выросшую не в том месте.

Отложив знаменитую палку, старик сложил ладони молитвенной лодочкой.

Народ замолчал еще сильнее.

Однако лодочка поплыла совсем не в сторону молитвы. На внезапном русском языке старик крикнул:

– Печально я гляжу на наше поколенье!

Комната вздрогнула; футболист икнул и покраснел.

– Его грядущее иль пусто, иль темно! – продолжал Учитель, разгораясь. – Меж тем, под бременем страданья и сомненья...

И посмотрел на нового учителя.

Бремя страданья. Бремя сомненья. Который год, как вода бросила нас. Ушла, оставив растресканную землю. Растресканные руки. Растресканных женщин. Мужское семя падает в их трещины и гибнет. Бедный Муса... Бедные и те, чье семя не гибнет, и от него рождаются дети – для жажды. Для жажды. У них маленькие сухие рты и глаза пришельцев. Возможно, у них уже не будет детей вообще. Их семя будет извергаться сухой белой пылью, и напрасна будет целая ночь трудолюбивых совокуплений. Приблизится к ним утро, и женщина станет сипло рыдать, и мужчина ударит ее, чтобы не заплакать самому. Под бременем страданья. И сомненья...

– В бездействии состарится оно, – ответил новый учитель. И покраснел.

– Да... состарится, – согласился старик и поднял палец. – Эти строки написал Михаил Юрьевич Лермонтов!

На лица в комнате легла печать тоски.

Почти все побывали когда-то в учениках у Старого Учителя и его палки, и дорогое имя Михаила Юрьевича намертво въелось в их головы.

Все помнили, что это был русский космонавт, которого уважал и чтил Старый Учитель. Кто-то мог вспомнить такие подробности, что Учитель встречался с Михаилом Юрьевичем во время своей командировки в Ташкент... Хотя – что делал в Ташкенте Михаил Юрьевич, если он все время пропадал у себя в космосе, – никто толком не знал. Главное, что, гуляя по площадям Ташкента, Михаил Юрьевич Лермонтов диктовал Учителю приходившие ему в голову стихи, а сам потом разбился где-то над Кавказом – с тех пор там идет война.

Покойная жена Учителя жаловалась соседям, что в день рождения этого Лермонтова ее супруг сам не свой; приходят русские, приносят ему водку и гитару. А что творится дальше, она не знает, поскольку от греха убегает в одной калоше к своей старшей сестре: поплакать.

5.

Воспоминания о Лермонтове затопили комнату.

– В бездействии состарится... – еще раз повторил Учитель, не в силах расстаться со стихотворением. – Какой скрытый смысл в этих строках?

Строго поиграл морщинами. И сам задумчиво ответил:

– Глубокий...

Футболист икнул и, не выдержав, стал торопливо выкарабкиваться из комнаты.

– Жизнь, – продолжал Учитель, постукивая палкой в такт летевшим словам, – это действие, это борьба с недостатками. Так закалялась сталь, так много хороших вещей раньше закалялось... Шла война, лепешки не хватало, а люди, все-таки – действовали! Ни один душман им не мог из-за куста крикнуть: эй, печально я гляжу на ваше поколенье!

Последние слова Учитель произнес таким козлиным кваканьем, что все прямо увидели этого душмана и почувствовали к нему глубокое нерасположение.

– Строки Лермонтова, Михаила Юрьевича, призывали к борьбе и исправлению недостатков. Он написал Пушкину: “О-о, погиб поэт, невольник чести...”. Тот тогда, действительно, как раз погиб... И не смог прочесть эти обращенные к нему стихи. Вдова Пушкина прочла вместо него. Сирот вокруг усадила, читала им, плакала... Как ты полагаешь, хотел Михаил Юрьевич Лермонтов посвататься к вдове Пушкина?

И посмотрел на нового учителя.

Тот, все также глядя в мокрые розы чайных пятен на скатерти, ответил:

– Михаил Юрьевич хотел посвятить себя... созданию стихов и подвижничеству... овладению тайнами литературы... как его духовный наставник Байрон.

Перевел дыхание.

– На этом... огненном пути он принял безбрачие... Даже если он испытывал к вдове солнца русской поэзии... то, что может испытать мужчина, подумав о женщине... он, наверно, не стал бы... он не мог бы... просто...

Все замерли, слушая беседу ученых людей.

– Да, – сказал Старый Учитель, – я тоже думаю, что они испытывали друг к другу только товарищеские чувства. А что они вот испытывают?

И оглядел красными глазами комнату.

Они, то есть, мы, испытывали печаль и томление. Ничего хорошего такие прыжки старика от Михаила Юрьевича к нашей пыльной действительности не обещали.

Запахло повторением кладбища.

– Что они испытывают? – еще раз сказал старик, кусая взглядом толпу своих бывших учеников, у многих из которых уже болталось пузо и имелась собственная седина. Постучал палкой: