оотека
Люди изобрели язык. Так говорит наивный. Язык изобрел людей. Так говорит циник. Мои родители произвели потомка. Или это я сделал их родителями? И вот я снова превращаю людей в родителей. Курица? Яйцо? Омлет? Смысл начинается с осознания того, что термин
Меня тошнило от всей этой катавасии. У меня не было личного языка, [238]но язык был, в строжайшем смысле, моим личным делом. Где-то правительство искало меня, но, конечно, не могло это обнародовать. А если б они усилили охоту на пропавшего ребенка Таунсендов, это бы им не помогло. Тут я был спокоен: никто из посторонних меня не сдаст. Ведь ни один нормальный человек не узнал бы меня по плохой фотографии, два-три раза мелькнувшей на экране.
Маурисио и Розенда проглотили всю еду на столе, умудрившись затолкать мне в глотку банан и влить бутылку апельсинового сока. Было жутковато смотреть, как они едят – постоянно протягивая руки, постоянно работая челюстями, причмокивая губами. Жареная картошка окуналась в кроваво-красный соус, с булочек и пальцев капал жир. К концу ритуала салфетки превратились в жалкие шарики. Розенда всосала остаток пенистой жидкости и улыбнулась мне из-под белых усов.
– Как мой малютка Пепе? – спросила она.
Маурисио взглянул на меня, но без улыбки.
На улице Маурисио сел в машину не сразу. Казалось, он прислушивается к ветру. Потом он рухнул за руль и оглянулся на меня.
– Что такое, Маурисио? – спросила Розенда.
Маурисио лишь покачал головой и сжал руль, глядя сквозь лобовое стекло.
– Надо спрятаться, – сказал он.
– Спрятаться?
– Нас ищут.
– Куда мы едем?
– Отец Чакон, – сказал Маурисио.
– Отец Чакон?
– Отец Чакон.
– Что-то нехорошо мне от обеда, Маурисио.
производное