Глядящие из темноты

Пора было возвращаться в лагерь, но Леон медлил. Пространство чужого мира мягко обнимало его — он был совсем один в сумеречном, пульсирующем сердце вселенной…

— Сударь, — раздался у него за спиной тихий голос. Он обернулся.

Из-за камня выглядывала девушка. Белокожая, с русыми рассыпанными по плечам волосами, она казалась просто порождением тумана и дышащих влагой сумерек. Глаза у нее тоже были светлые — светло-серые и прозрачные, точно озерная вода. Лишь когда Леон опомнился от неожиданности, он понял, что девушка вполне материальна: на ней было платье из грубой ткани, изодранное на локтях, а когда она нерешительно выступила из-за камня, стало видно, что на нежных, как лепестки, ступнях болтаются разбитые, заляпанные землей башмаки.

— Сударь… простите… Я увидела утром, как скакали всадники. Я подумала…

— Ты кто? — спросил он почему-то шепотом.

— Я Сорейль, — нетерпеливо ответила она и повторила: — Я видела, как вы съехали с горы. Я подумала… Малыши хотят есть… А вы ведь нездешний. И если я вас попрошу… — И мягко пояснила: — Больше мне просить некого.

Тут только он сообразил:

— Это вы… это вашу семью обвинили во всех несчастьях?

— Они напуганы, сударь, — тихонько отозвалась она.

«Странная снисходительность в таких обстоятельствах, — подумал он. — Во всяком случае, она не глупа, эта девушка».

— Погоди, — сказал он, — я принесу тебе поесть. И плащ потеплее. Где вы прячетесь?

Она вздрогнула, потом покорно ответила:

— В лесу, сударь. Но я подожду здесь.

— Я сейчас.

И он начал торопливо подниматься вверх по склону холма, к лагерю, палатки которого, подсвеченные кострами и пламенем факелов, плыли в тумане, точно стайка корабликов с яркими парусами.

Часовой, охранявший лагерь, пропустил его, ни о чем не спросив, — терранских амбассадоров все знали в лицо, первое время специально сбегались, чтобы посмотреть на этакое диво — первых людей, переплывших море… потом, правда, попривыкли. Все, похоже, попрятались по палаткам, не рискуя бродить по проклятой земле, — у костра сидели лишь несколько копейщиков да Берг с Айльфом.

— А где маркграф? — поинтересовался Леон.

— Охотится.

— Охотится?

— Да, — кивнул Берг, — загонная охота с факелами… Шикарное развлечение… И вся свита с ним… Что он, по-твоему, стал бы до ночи в палатке сидеть? А ни под одну проклятую крышу он, как сказал, не сунется. Ты это куда опять собрался?

Леон обернул лоскутом холста несколько лепешек и кусок вяленого мяса и прихватил из своей палатки теплый плащ.

— Пикник хочешь устроить?

— Пойти с вами, сударь? — тут же подхватился Айльф. Глаза юноши сверкали любопытством.

— Нет.

Он сделал решительный шаг прочь от костра, в темноту.

— Леон, — негромко окликнул Берг, — погоди.

— Потом поговорим, ладно?

— Ты опять, кажется, во что-то ввязался… — Берг не спрашивал, скорее утверждал. — Если не можешь удержаться, постарайся хотя бы не попадаться никому на глаза.

— Не учи ученого. Я только отнесу ей поесть…

— Ей! Калганов, ты уже однажды… Я тогда, на разборе полетов, за тебя заступился — больше не собираюсь. А это уже…

Берг явно собирался говорить и дальше, но Леон повернулся к нему спиной и начал спускаться к озеру, оскальзываясь на влажных от вечерней мороси камнях.

Девушка вновь выглянула из-за валуна. Она походила на зверька — одновременно доверчивого и пугливого.

— Возьми, — сказал он, протягивая ей сверток.

Она схватила его, прижала к груди и опрометью кинулась в гущу леса — заросли можжевельника сомкнулись за ней, и берег вновь стал абсолютно пустым.

— Эй! — растерянно пробормотал он.

Он так и не успел сказать ей, что в лесу охотится маркграф со своими людьми. Как знать, если они наткнутся на беглецов, не воспримут ли они их просто как еще один объект охоты?

Туман уплотнился и теперь стоял над озером зыбкой стеной, из которой внезапно проявлялись и подмигивали пустыми глазницами чудовищные рожи.

Неудивительно, что бедным местным жителям лезет в голову всякая чушь… Места-то и впрямь страшненькие.

Он подождал еще немного, жалея, что не захватил плащ для себя — туман оседал на волосах, на ресницах, превращаясь в мелкую водяную пыль, — потом пожал плечами и вновь направился к лагерю.

— Что-то ты быстро, — подозрительно сказал Берг.

— Не знаю, что ты себе вообразил, — устало ответил Леон, — это просто напуганные дети.

— А… та несчастная семья. И все же, Леон, это их внутренние дела. Если мы будем вести себя неосмотрительно, мы можем навлечь на себя немилость маркграфа. Или святого отца, что в нынешних условиях, пожалуй, еще хуже.

Леон вздохнул.

— Послушай, старик, я понимаю, ты все верно говоришь, но ведь инструкции — это еще не все. Во что мы превратимся, если не будем их жалеть?

— Нет, ты мне скажи, во что мы превратимся, если будем их жалеть! Ни ты, ни я — мы ведь просто не выдержим, Леон… Это же непосильный груз… Ну, одному ты поможешь, другому… Тем, кто тебе больше симпатичен, так? А остальные, значит, пусть мучаются… Господи, Леон, я не понимаю — ну ты же проходил психологическую подготовку, у тебя были вполне приличные результаты. Куда ты ее сейчас дел — в карман спрятал?