Глазастый Джимми — бог

Вот тут-то и произошло самое неожиданное! И по сей день я вижу все отчетливо перед собой! Странная это была местность. У нас здесь воображают, будто в тропиках всюду плоский берег, и пальмы, и морской прибой. Но та местность, например, была совсем иной! Всюду большие, странно изогнутые утесы, там и сям свисавшие с них разные кусты, а у подножий скал зеленая тина; вода же тихая и как стекло гладкая, светлая, с особым черно-серым отливом; огромные и словно пылающие красно-коричневые водоросли неподвижно лежали на воде и всюду из нее торчали. А совсем вдали, за болотами и всевозможными грудами скал, виднелся лес. С другой стороны тоже лес, а кругом вздымался и надо всем господствовал пепельно-бурый амфитеатр, словно разорванный в середине морской бухтой.

Итак, я уже сказал, что рассвет только что начался и все кругом выглядело довольно бледно. Во всем проходе ни одного живого существа, только мы одни. Единственно наша „Гордость Баньи“ стояла в стороне около скалы, носом к морю. Д-а-а, ни одной живой души кругом! — протянул он и замолчал.

— Чорт знает, откуда их принесло? — продолжал он затем. — Ума не приложу. А ведь мы были настолько уверены в своей безопасности, что бедняга Сандерс даже громко запел. Я торчал уже в Глазастом Джимме, только шлема еще не надел.

— Осторожно! — сказал Олвейз. — Смотри, там мачта!

Я еще раз выглянул за борт, схватил веревку и чуть не вывалился, пока старший Сандерс поворачивал лодку. Завинтили мои окошечки, все привели в порядок, а я закрыл отверстие воздушного пояса и выскочил за борт ногами вперед — лестницы у нас не было. Лодка накренилась, все уставились в воду, пока моя голова погружалась среди водорослей и мрака, окружавших мачту. Осторожнейший из людей и тот, по-моему, не стал бы в таком месте оглядываться.

Прямо голое безлюдье.

Само собой, что в водолазном деле я был новичком. Да и никто из нас его не знал, хотя мы и упражнялись всячески с костюмом, чтобы хоть как-нибудь справляться с ним. Мне впервые пришлось так глубоко спускаться. Мерзкое ощущение. Чертовская боль в ушах. Не знаю, случалось ли вам когда-нибудь, зевая или чихая, вывихнуть себе челюсть; так вот такое же чувство, только в десять раз хуже, боль в темени — вот здесь, и во всей же голове, как при инфлуэнце. Да и вообще — в легких и повсюду — далеко не райское блаженство. Поднять голову вверх нельзя, что над тобой — не знаешь, да и вниз посмотреть без боли не нагнешься… Было там глубоко, а значит и темно, и темнота эта совершенно не зависела от дна, покрытого золой и тиной. Казалось, будто из сумерек спускаешься в ночь.

Призраком выступала из мглы мачта, затем стая рыб, потом масса красных волнующихся водорослей И только после этого — бумс! — и я с глухим стуком встал на палубу „Океанского Пионера“. Словно рой мух в летнюю пору поднялись вокруг меня рыбы, добросовестно работавшие над трупами. Я прибавил воздуху; мой костюм так душил меня своим запахом, несмотря на ром, что одно мгновение я стал без движения. Изрядно холодно было там внизу, только это и смягчало немного духоту.

Едва я пришел в себя, как сейчас же начал оглядываться. Замечательный был вид! Даже освещение было изумительное: красноватые сумерки от вьющихся водорослей, тянувшихся по обеим сторонам судна, а над ними вверху густой зелено-голубой свет. Ровная палуба корабля, длинная и темная, тянулась среди зарослей; она отчетливо виднелась, кроме мест у обломавшихся мачт, да еще передняя часть терялась в темноте. Мертвых на палубе не было, должно быть многие застряли в водорослях; позднее я наткнулся на пару скелетов, застигнутых смертью в каютах. Жутко и странно было стоять там на палубе и все шаг за шагом узнавать: вон место у перил, где при свете звезд я с особенным удовольствием выкуривал свою сигару, а там вон угол, где всегда один старик из Сиднея болтал с нашей пассажиркой, вдовой. Это была очень упитанная парочка, а теперь даже самому молоденькому раку с них, наверное, взятки гладки.

Я всегда любил пофилософствовать, и мне кажется, я по крайней мере минут пять предавался подобным размышлениям, прежде чем отправиться вниз за проклятым золотом. Это были мучительные поиски: все время только шаришь; темно, хоть глаз выколи, иногда же с лестницы в каюту неожиданно врывались голубоватые огни. Вокруг шевелилась всякая чертовщина. Вот что-то ударилось в мои стекла, а там что-то ущемило меня за ногу. Раки, наверное. То и дело я спотыкался о какие-то валявшиеся вещи, которых никак не мог узнать, однако, потом нагнулся и что-то поднял — сплошь узлы и острые концы… Как вы думаете, что это было? Спинной хребет! Впрочем, я никогда особенно не волновался из-за костей. Все дельце мы обмозговали не плохо, и Олвейз точно указал, где находится груз. Там я его и нашел. Я даже поднял один из ящиков почти на вершок.

Он замолчал.