Глаза войны

— Я ничего не буду отбирать, просто покажи.

Он встал и распахнул теплую куртку. Ничего.

— Вторую куртку, — потребовал я.

Он потоптался и с большой неохотой расстегнул ее. В левом нагрудном кармане что-то зеленело.

— Достань!

— Это не мое! Это покойного брата! — начал он оправдываться.

— Показывай.

Он достал — повязка воина Аллаха, или как она там называется. На зеленой головной повязке изображены арабские письмена. И бурые пятна. Похоже на кровь.

Не знаю, что именно там написано, но подозреваю, что что-то типа «Got mit uns». «С нами Бог» — так писали немецкие оккупанты на пряжках ремней, а тут на лбу нечто подобное.

В наших глазах эта повязка была серьезным обвинением, значит, воевал против нас. И не просто, а идейный дядя. Не просто патриот, а религиозный фанатик. Посмотрим.

Я не скрывал своих эмоций, он прочитал все на моем лице.

— Это моего брата! Его убили! — начал он оправдываться.

— А ты пошел в милицию, чтобы отомстить за него? Так? — голос мой звучал зловеще.

Тут я уже не играл. Мне было почти все ясно.

— Нет! Мой отец был в оппозиции, а после 1996 года, когда вывели войска, мы не воевали, сидели дома, скот разводили, — милиционер был испуган. — Это мой двоюродный брат пошел воевать, и его убили. Я самый старший, поэтому должен отомстить! Я ношу повязку, иначе меня тейп не поймет. Родственники не поймут, — теперь он был готов расплакаться.

Никогда не видел плачущего чеченца, интересное, наверное, зрелище!

— И дальше что? — я «давил» его.

— Ну, вот я и ношу повязку, — он смотрел преданно в глаза. — Аллахом клянусь, я не убивал никого из русских!

По прежнему опыту знаю, мусульманин клянется — обманет.

— Знаешь что, мой юный друг! Я хотел бы тебе поверить, но не могу! Сейчас приедет прокуратура, и я тебя сдам. Улик косвенных более чем достаточно! Поедешь, мил человек, на «фильтр», сначала на Ханкалу, а затем — в Чернокозово. Ты ведь многих конкурентов своего тейпа или просто личных недругов отправил по тюрьмам местным, да российским. Так что они тебе счетец выкатят. Не оплатишь. А можно проще. Сейчас вызываю бойца с автоматом, приказываю ему, чтобы он тебя стерег, и отдаю ему повязку вот эту. Дальше знаешь, что будет? — я закурил и выпустил ему струю дыма в лицо, потом перегнулся через стол, схватил за край куртки, подтянул к себе. Глаза в глаза, нос к носу. — Знаешь, что потом будет? — я кричал ему в лицо.

Он оглох от моего крика, побледнел, обмяк.

— Говори, знаешь? — снова заорал я, удерживая, не давая сползти со стула.

— Да, — пересохшими, внезапно побелевшими губами прошептал он.

— Тебя убьют при «попытке к бегству», — продолжил я.

Оттолкнул милиционера на спинку стула, сам откинулся на свой, затянулся и выпустил струю дыма в потолок. А вот теперь, господа присяжные заседатели, наступает кульминационный момент!

— В зависимости от времени, которое будет в распоряжении у солдат, они могут тебя порезать на кусочки, накрошить в соломку или распустить на лапшу. Не будет времени — просто пристрелят как собаку. Труп выбросят в реку, чтобы рыбы жрали. Ты будешь толстым, раздувшимся, зловонным, обглоданным, скользким трупом. Река вынесет тебя вниз по течению, тело твое запутается в тальнике и будет там крутится по течению еще несколько дней. И вороны будут жрать и терзать тебя. И по их кружению обнаружат труп неизвестного в милицейской форме. И найдут тебя не скоро, и не похоронят тебя по мусульманскому обычаю. И не попадешь ты в рай. Фу, мерзость! — я так живописал эту картину, что самому стало противно. — Эй, боец! Охрана! — заорал я во всю мощь своих неслабых легких.

— Послушайте! — начал лепетать мой кандидат на вербовку.

— Слушаю вас! — открылась дверь, на пороге стоял наш солдат с автоматом.

На лице было написано, что готов он выполнить любой мой приказ в отношении задержанного, видимо, мои крики он тоже слышал и догадывался, что сейчас я могу отдать этого иуду в форме ему на растерзание. А после смерти своего сослуживца, а может и друга, он сделает все. Месть, месть, месть. Ни тени страха, ни тени сомнения, никаких угрызений совести. И по ночам, если приедет домой, не будет сниться ему этот порванный на куски за своего товарища мент. Не будет.

И все это прочитал не только я, но и мой собеседник. Он смотрел на меня умоляющими глазами.

— Ладно, иди пока погуляй, — я отпустил солдата.

При этом боец кинул такой красноречивый взгляд на мента, что тот еще больше съежился на стуле.

— Что дальше? — спросил я голосом полным металла. — Ему в случае чего объявят выговор. А выговор — не триппер, повисит да отвалится. Так что? — я кивнул головой на дверь, а за ней ждал охранник, который мог через секунду стать конвоиром. А то и членом расстрельной команды.

— Что вам надо? — хриплый голос — кажется, что это сказал ветер, так тихо.