Главврач

— Значит — советуете попытаться? — уточнил Константин.

— Ну, это как игра в рулетку с постоянным удвоением ставок, — усмехнулся Юрий. — Если денег хватит, то в конечном итоге сорвете банк.

«Квартира у меня есть, — подумал Константин. — Если мама надумает переехать, места хватит. На пропитание я зарабатываю. В кубышке еще кое-что есть… Пуркуа бы и не па? То есть — пуркуа па?[34]

Мысли о Евросуде вызвали из глубин памяти основы французской речи, который Костик, по совету мамы, учил в детстве в качестве добавки к школьному английскому. Учил самостоятельно, по вузовскому учебнику. Осилил двадцать две главы, а потом забросил, поскольку было неинтересно учить язык, на котором и поговорить-то не с кем (на английском можно было хотя бы со школьной училкой Раисой Андреевной пообщаться). Но, к месту, многое вспоминалось. A défaut du pardon, laisse venir l’oubli…[35] Лэс вэнир любли… Любли… Любли… Если любил по-настоящему, то не забудешь.

Время показало, что Нику он любил не по-настоящему. Со временем все плохое забылось и теперь было приятно позвонить бывшей жене для того, чтобы просто поболтать о том, о сем, а встречи с дочерью как-то незаметно перешли в субботние обеды в семейном кругу. Быстро похватав со стола самое вкусное, Марианна уносилась по своим девичьим делам, а Константин с Никой вспоминали прошлое или же обсуждали будущее своего ненаглядного ча́душка. Как-то раз между ними снова проскочила искра былых чувств — неожиданно для себя оказались в постели и, в целом, было хорошо, так что потом еще несколько раз повторили. И сейчас бы повторяли, если бы Нику не замкнуло на том, что любиться с бывшим мужем безнравственно. Константин удивлялся — ну что тут безнравственного, мы же не скачем голышом по тротуарам? Но Нику если замыкало, то конкретно. Упертая баба, мечта мазохиста. К счастью (а, может, и к сожалению?) Константин ценностей мазохизма не разделял, да и к садизму относился прохладно. Любовь — это радость, а радость и мучения несовместимы.

— Ты ведь мне сам говорил когда-то, что не стоит разжигать погасшие костры! — упрекала Ника. — Но сразу же после этого изнасиловал меня прямо на столе! А сейчас пытаешься разжечь снова! Зачем ты меня мучаешь?! Зачем?! Зачем?!

— Не изнасиловал, а просто проявил инициативу, — возразил Константин. — Ты не же отбивалась, а совсем наоборот.

— Все равно с моральной точки зрения это было насилие! — не унималась Ника. — Ты пытался утвердить надо мной свою власть! Хотел раздавить во мне человека!

Слова, слова, слова… Полемика с бывшей женой часто вызывала из памяти гоголевское: «Ей-богу, Иван Иванович, с вами говорить нужно, гороху наевшись».[36] Зацепившись в детстве взглядом за это предложение, Костик долго не мог понять — почему именно гороху надо наесться, а не галушек или не борща? Потом осенило — чтобы пуками на все возражения оппонента отвечать, поскольку большего он не достоин. Действенный способ, только больно уж неприличный.

С Никой было нервно, а вот с Ритой было сложно и неоднозначно. На общем фоне злых, а то и вовсе яростных мыслей «ну как она могла?» и «вот же мразь!», нет-нет да проскакивали яркими вспышками воспоминания о том, как им было хорошо вместе. Было. Было. Было. Но прошло. Однако, несмотря ни на что, вспомнить приятно.

Константин держал руку на пульсе — наблюдал и за Кассией Иудовной, и за медсанчастью, и за всем заводом в целом. Не по пятам ходил, разумеется, а просто следил за тем, как развивались события. Какую-то информацию по старой памяти подбрасывали свои люди в верхах. Пусть теперь это были обрывки да намеки (спасибо и на этом!), но при их совмещении с теми слухами, которые курсировали вокруг завода, складывалась более-менее внятная картина.

В мае 2005 года завод закрылся, но медсанчасть продолжала работать. Рите удалось осуществить то, что собирался сделать Константин — приобрести магнитно-резонансный томограф и открыть косметологическое отделение, начинка которого в совокупности стоила дороже томографа. Впрочем, то была не ее заслуга, она же покупала не на свои, добытые ловкостью ума и напряженными усилиями, а на то, что ей давали хозяева. Приватизацией завода и всего, что ему принадлежало, включая медсанчасть, дом культуры, стадион и подмосковный санаторий, занималось некое ЗАО «Ерортмас», принадлежащее кипрской инвестиционной компании Gikor International Group, контрольным пакетом акций которой владела супруга московского мэра Надежда Тистрова. На месте завода и примыкавших к нему мелких предприятий, вроде фабрики по фасовке поваренной соли, должен был раскинуться жилой комплекс премиум-класса «Надежда» с самым большим в Европе торговым центром «Надежда» и сорокаэтажной гостиницей «Надежда» (дедушка Фрейд сказал бы по этому поводу, что столь настойчивое стремление к увековечиванию собственного имени порождено неуверенностью в завтрашнем дне и оказался бы совершенно прав — как только мэр, казавшийся всесильным и бессменным, слетел со своего высокого поста, бизнес его выдающейся во всех отношениях супруги начал съеживаться да рассыпаться).