Гладиатор

— Прекрати, Энкольпий, сделка еще не завершена. — Вителлий обернулся к своему писцу Корнелию Понтику: — Проверь все и составь заемный лист… Следующий!

Глядя на Вителлия, сидящего за большим письменным столом во вновь выстроенном на Эсквилине здании банка, трудно было представить, что этот человек все еще пользовался славой величайшего гладиатора Рима. Густые усы и борода делали его намного старше, чем он был на самом деле. Только когда он поднимался и начинал, диктуя деловые письма, расхаживать с заложенными за спину руками по комнате, можно было заметить ту кошачью легкость движений, которая помогала ему победить в бесчисленном множестве поединков.

— Имя? — автоматически, не поднимая глаз, спросил он, когда вошел следующий клиент.

— Антония, жена претора Домиция.

Вителлий поднял глаза. Перед ним стояла средних лет женщина. Ее волнистые темные волосы с пробором посредине были зачесаны назад, большие серые глаза придавали лицу что-то детское. Волнистая ткань туники не могла скрыть роскошное тело.

— Чем я могу служить тебе? — совсем иным тоном, чем он разговаривал с предыдущим посетителем, спросил Вителлий.

Антония встревоженно огляделась вокруг. Взгляд ее остановился на писце, сидевшем в углу комнаты перед грудой документов.

— Речь идет об очень личном деле, — смущенно опустив голову, проговорила женщина.

Вителлий поднялся, подошел к Корнелию Понтику и шепнул ему что-то на ухо. Писец встал и вышел из комнаты. Вителлий выжидающе посмотрел на Антонию.

— Если ты нуждаешься в деньгах, стыдиться тут нечего, — стремясь прервать неловкое молчание, заговорил Вителлий. — Половина Рима живет в долг, даже у членов императорской фамилии бывают трудности с деньгами. Ну, а я на этом зарабатываю. Когда наш последний император, мой тезка Аул Вителлий, отправлялся в Германию, он заложил взятые у матери жемчужные серьги. Жену и ребенка он поселил на квартире, а дом свой сдал внаймы. Обратись он ко мне, мог бы обойтись без этого.

— Мне не нужны деньги, — перебила его Антония.

— Странно это слышать, — заметил Вителлий. — Ко мне приходят только за деньгами.

— Для меня ты не ростовщик, зарабатывающий на нужде других. Для меня ты все еще великий, храбрый и сильный гладиатор Вителлий, который никого и ничего не боится, движения которого приводят в восторг сотню тысяч людей и который наносит свой удар в тот момент, когда никто этого не ожидает.

Ее большие глаза ярко блестели. Слова женщины привели Вителлия в изумление.

— Я видела один твой бой, — продолжала она. — Я дрожала от страха за тебя, я молилась за тебя, я страдала вместе с тобой и победила вместе с тобой. Вот уже два года я лелею мысль прийти к тебе, но так ни разу и не решилась на это. Я велела своим рабам наблюдать за тобой и узнать все твои привычки. Не раз на улице я перебегала тебе дорогу, но ты не замечал меня. Заговорить с тобой я не решалась, потому что знала, как внимательно присматривает за тобой Мариамна. Только сейчас, когда даже воробьи на крышах чирикают о том, как неудачно сложился твой брак с Тертуллой, я решилась прийти и предложить тебе свою любовь.

Вителлий ответил сдержанно и подчеркнуто холодно:

— И чего же ты ждешь от меня?

— Ты говоришь, как Ферорас, — борясь со слезами, ответила Антония, — но ты Вителлий. Пусть у тебя миллионы, но ты не банкир. И сотни кораблей не делают тебя судовладельцем. Ты Вителлий, сражавшийся всю свою жизнь. Этого ты не можешь отрицать!

— И ты пришла сюда, чтобы сообщить мне об этом… — скучным голосом произнес Вителлий.

Все так же глядя на него, Антония ответила:

— Прости, но это и впрямь единственная причина. Я знаю, что ты по-прежнему остаешься мечтой каждой римлянки и можешь иметь столько женщин, сколько тебе заблагорассудится. Тем не менее я подумала, что, может быть, тебе тяжело и я смогу как-то помочь тебе.

Хотя Вителлий и не подал виду, слова Антонии что-то затронули в нем. Разве она не права, считая, что он, Вителлий, не создан для такой, как сейчас, жизни? Во имя всех богов, он чувствовал себя не в своей тарелке, получив в подарок жизнь, где ему ничего не приходилось добиваться. Мысль о существовании, посвященном одним только удовольствиям, казалась ему отвратительной. Конечно, взлет гладиатора был столь необычным, что его трудно было с чем-либо сравнивать, ему многие завидовали, но разве не становился он все более и более одиноким? Настолько одиноким, что, сидя в своей золотой клетке с нелюбимой женой, обладая состоянием, на которое можно было бы купить пару императоров, обслуживаемый четырьмя сотнями рабов, он чувствовал себя несчастным? И единственным человеком, не только заметившим это, но и имевшим мужество сказать ему об этом в лицо, была Антония.

— Ты… замужем? — чуть поколебавшись, спросил Вителлий.