«Мелкая буржуазия и пролетариат голосовали en bloc
[6]
«…Самый недалекий человек Франции получил самое многостороннее значение» [8].
На выборах этот «самый недалекий человек» получил подавляющее большинство голосов. 20 декабря 1848 года Луи Бонапарт был провозглашен президентом и «перед богом и людьми» присягнул республиканской конституции, выработанной Национальным собранием.
Живые — борются (1849–1851)
В зале, где заседает Национальное собрание, холодно. Громадное помещение с балками вместо колонн. «Штукатурка, водяная краска и картон — грустная декорация бедной пьесы».
На трибуну поднимается Тьер. При Луи-Филиппе он был министром внутренних дел и после революции снова идет в гору. «Поистине странно видеть, как этот маленький человек пытается провести своей крохотной ручкой по рычащей пасти революции», — думает Гюго.
Все пронзительнее звучит тонкий голос Тьера:
— Я не новатор, я не новатор, но в то же время, в то же время (он повышает голос) я не стану защищать некоторые прискорбные традиции, прискорбные традиции (повтор слов — это его ораторский прием), и знаете, почему?
Слова, теории сыплются, как горох.
Правая сторона зала рукоплещет Тьеру. Слева раздаются выкрики, летят язвительные реплики. Но правых больше — они берут верх. Те же люди, что были у власти в годы монархии, верховодят и в республиканском Национальном собрании. Троны падают, кресла остаются. И их занимают бывшие монархические министры и пэры, генералы, финансисты. Они именуют себя «партией порядка», но это те же роялисты, бонапартисты, орлеанисты, а рядом с ними иезуиты, клерикалы, попы. Революция не уничтожила их засилья.
Еще не так давно сам Гюго находился среди умеренных, но месяцы революции равны долгим годам обычной жизни. И Гюго понял, что реакционеры, «бургграфы», засевшие на скамьях Национального собрания, — это мертвецы, они тянут Францию в пропасть.
Эти строки сложились у Гюго в полночь 31 декабря 1848 года.
В новом, 1849 году он стал гораздо зорче, чем в прошлом. По-прежнему он еще твердит, что далек от всяких партий, но на самом деле все приближается к республиканскому меньшинству, к тем, кто группируется на верхних скамьях слева. Они называют себя обитателями «горы» — монтаньярами. Это гордое название заимствовано у революционеров 1793 года.
Многое изменилось с февраля 1848 года, как будто прошло не десять месяцев, а десять лет. Ламартин уже не сияет, он потускнел, поседел, сгорбился. А Луи Бонапарт из «робкого принца» на глазах превращается в душителя республики. Гюго понял, что его надежды на демократизм нового президента были жестоким заблуждением. На командные должности Луи Бонапарт выдвигает бывших монархических знаменитостей или беспринципных карьеристов, готовых служить любому режиму.
Вожаки рабочего класса Распайль, Бланки, Коссидьер, Луи Блан в тюрьмах или ссылках после событий 15 мая, после июньских баррикад. Портреты их пригвождены правительством к позорному столбу.
«Все идеи февраля поставлены под вопрос одна за другой, — пишет Гюго в своем дневнике. — Разочарованный 1849 год поворачивается спиной к 1848-му».
Это трагическая весна. Реакционные силы Европы сплачиваются для подавления народных движений. Войска царской России вторгаются в пылающую Венгрию. Пруссия выступает против борцов за общегерманскую конституцию. И республиканская Франция становится в ряды могильщиков революции, присоединяется к коалиции душителей, к тем, кто пушками, штыками, кнутом, шпицрутенами пытается задержать поступательное движение истории. Луи Бонапарт по призыву папы Пия IX посылает республиканские войска на подавление революции в Риме.
Национальное учредительное собрание бесславно закончило свою деятельность. Напоследок оно отвергло закон об амнистии июньским повстанцам.
В мае 1849 года начались выборы в Законодательное собрание. Большинство мест опять у реакционеров, но число левых все же увеличилось. Депутатом избран участник июньского восстания Пьер де Флотт — прямо из тюрьмы — на скамью Законодательной палаты! И Гюго держит в руках новенький депутатский мандат.