Гитлер. Неотвратимость судьбы

В юности Гитлер вряд ли имел четкое представление, что надо делать для решения «еврейского вопроса» и обдумывал возможность тотального уничтожения евреев. Но то, что именно антисемитизм и понятие расы стало основополагающим взглядом Гитлера на историю и формирование его мировоззрения, несомненно. Это лишний раз подтверждает следующая история.

В свою бытность в Вене Гитлер написал некое подобие пьесы о конфликте между христианскими миссионерами и германскими жрецами языческих гробниц в горах Баварии. Тема была не нова — нечто подобное писал фон Лист, а первый роман о битве христианских рыцарей с их противниками — «Парсифаль» — был написан еще в 1200 году Вольфрамом фон Эшенбахом и уже тогда являл собой аллегорию борьбы за обладание Копьем судьбы.

Австрийский еврей из Вены Йоханнес Штайн, который учился в ариософской школе Рудольфа Штайнера в Штутгарте, посвятит этой теме целое исследование. Но самое интересное другое. Каким-то чудесным образом Штайн сумел отыскать в оккультной книжной лавке старой Вены экземпляр «Парсифаля». К его удивлению, книга была полна пометок и комментариев к тексту, которые представляли поэму как испытание посвященных, открывающее им путь к достижению трансцендентных вершин сознания. На полях было огромное количество цитат из восточных религий, алхимии и астрологии, и через все эти пометки и комментарии проходила тема расовой ненависти и пан-германского фанатизма.

Имя на внутренней стороне книжке указывало на то, что ее владельцем был Адольф Гитлер. Штайн сумел разыскать Гитлера и часто встречался с ним в конце 1912 — начале 1913 года. Из своих бесед с ним он понял, что этот человек свято верит в то, что Копье судьбы наделяет его обладателя неограниченной властью и к хорошему, и к плохому. И если это на самом деле так, то Гитлер уже тогда очень серьезно относился к проблеме очищения расы и тем чудесным возможностям, какие открывало обладание так запавшим ему в душу Копьем судьбы.

Наряду с евреями и марксистами именно в Вене Гитлер возненавидел парламентаризм. Он несколько раз наблюдал за работай рейхсрата (парламента), и «бурное скопление людей, которые отчаянно жестикулируют и орут друг на друга», произвело на него отвратительное впечатление. Но особое презрение вызвал председательствующий — какой-то жалкий старикашка, который изо всех сил звонил в колокольчик, пытаясь навести порядок и призывая парламентариев вспомнить о чувстве собственного достоинства. Хотя по тем временам Гитлер считал диктатуру «преступлением против свободы и разума», возможно, именно в те самые минуты, когда он наблюдал за разгулом парламентских страстей, в нем неосознанно зарождалась ненависть к демократии. Он уже тогда считал, что успешно могли развиваться только те партии, которые укрепляли свой авторитет, опираясь на массовые политические организации и «доверие среди тех слоев населения, существованию которых грозит опасность», т.е. лавочников и дельцов, ремесленников и мастеровых, мелких чиновников и муниципальных служащих, всех тех, кто ощущал давление социально-экономических перемен на свое положение в обществе и жизненный уровень.

Что же касается его ненависти к марксизму, то она еще более усилилась после того, как он в дни своего «душевного смятения» увидел на улице демонстрацию венских рабочих. Их шествие длилось целых два часа и произвело на Гитлера тягостное впечатление, и он еще больше проникся сочувствием к своим соотечественникам, объяснив их странное для немца поведение тем, что они стали жертвами наглых лидеров социал-демократии. Именно они, считал он, с помощью ловкой манипуляции использовали их бедственное положение и старались лишить национального чувства. Как говорил позже сам Гитлер, он долго «штудировал» марксизм, эту «науку разрушения», и изучал ее связь с еврейством. И чем больше он постигал эту самую науку, тем все более его возмущала та безмятежность, с какой в Германии воспринимали опасность, исходящую от марксизма и еврейства.

Как известно, история не терпит сослагательного наклонения, и сегодня уже никто не скажет, а что было бы, если бы Гитлера приняли в академию. Но… его не приняли, и он пошел другим путем — путем ненависти к тем, кто не принял его в академию, и эта ненависть перешла на все общество в целом. Только так он мог хоть как-то смягчить крушение мира грез, в котором пребывал и которые были так безжалостно разбиты самой жизнью.

ГЛАВА ШЕСТАЯ