Гитлер. Неотвратимость судьбы

Удивительно, но баварские власти снова пошли на соглашательство с Гитлером, положившись на его «честное» слово, цену которому они, надо полагать, хорошо знали. Конечно, Гитлер дал его, он сделал бы все что угодно, лишь бы только получить право снова выступать публично. Надо отдать ему должное, на этот раз он не собирался нарушать его. Но отнюдь не из чувства собственного достоинства. За окном стояли совсем другие времена, и нарушить данное слово было себе дороже.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Что же касается Пфеффера, то он был вынужден смотреть сквозь пальцы на военные игры лидера штурмовиков, чьи отряды пока еще не шли ни в какое сравнение с тем же «Стальным шлемом», но в то же время представляли собой значительную силу, не считаться с которой было уже невозможно. Когда во время съезда партии в Нюрнберге в августе 1927 года 20000 штурмовиков прошли по улицам города в едином строю, Гитлер снова обрел уверенность в себе и смог наконец сказать то, что думал:

— Нам не нужны люди, которые душой еще с другим союзом!

Где же взять денег? Да все у тех же состоятельных промышленников и банкиров. В Нюрнберге был образован так называемый «имперский кружок жертвователей», в который вошли сочувствовавшие движению состоятельные люди. И деньги на самом деле пошли.

* * *

В таких отнюдь не платонических отношениях прошел весь 1928 год, в продолжение которого Гитлер продолжал одаривать Гели подарками, разъезжать с ней по кафе и операм и… держать ее взаперти.

«Я, — вспоминал Отто Штрассер, — очень хорошо относился к этой молоденькой девушке и чувствовал, как сильно страдает она от его ревности. Она была жизнерадостным существом, охотно наслаждавшимся мюнхенской карнавальной кутерьмой на Масленицу, но Гели никогда не удавалось убедить Гитлера разрешить ей сопровождать его на многочисленных праздничных балах и увеселениях. Однажды я пригласил ее на один из знаменитых мюнхенских костюмированных балов. Пока я одевался, в комнату ворвался Грегор.

— Адольф не хочет, чтобы ты ехал с Гели, — сказал он.

Не успел я прийти в себя от удивления, как мне позвонил Гитлер.

— Я знаю, — вопил он в трубку, — что ты собираешься провести этот вечер с юной Гели. Я не могу позволить ей появиться в обществе женатого мужчины. Я не собираюсь терпеть твои грязные берлинские трюки в Мюнхене.

Я вынужден был подчиниться этим требованиям.

На следующий день Гели зашла ко мне. Лицо ее было бледно, глаза покраснели, а сама она была похожа на затравленного зверька.

— Он закрыл меня на ключ, — сказала она, плача. — Он запирает меня каждый раз, когда я говорю «нет».

В 1929 году Гитлер переехал в свою роскошную квартиру на Принцрегентплац и отвел Гели отдельную комнату, которая стала ее позолоченной камерой, и теперь она могла покинуть свою тюрьму только в сопровождении «дяди Адольфа». Это не могло не наводить жизнерадостную Гели на самые грустные размышления: что ей были окружавшие ее блеск и мишура, если она была лишена главного очарования молодости — заниматься тем, к чему лежала душа. Особенно если учесть, что экономка Гитлера фрау Анни Винтер следила за каждым ее шагом. И все же фрау Анни не уберегла свою подопечную, и в один далеко не самый прекрасный для него день Гитлер застал в комнате Гели своего бывшего телохранителя и шофера Эмиля Мориса. Они дружески беседовали и курили. Для охваченного ревностью Гитлера этого было достаточно, и его пылкое воображение дорисовало остальное.

Разыгралась безобразная сцена. Окончательно вышедший из себя Гитлер, обозвав Мориса «подонком» и «бабником», ударил его плеткой и пообещал в следующий раз пристрелить как «бешеную собаку». А после того как Морис покинул комнату Гели, снова впавший в ярость Гитлер отвесил племяннице полновесную пощечину. Затем последовали упреки, и сцена закончилась истерическими рыданиями Гели и Гитлера.

Морис бежал с ристалища, но сдаваться не собирался и решил вызвать Гитлера на дуэль «за оскорбление чести». Однако Грегор Штрассер и Рудольф Гесс общими усилиями отговорили его от этой безумной затеи, и Морис сменил гнев на милость. Особенно после того, как Гитлер пусть и не очень внятно, но все же извинился перед ним. Тем не менее ему было раз и навсегда запрещено появляться в его квартире.

Состоял ли он на самом деле в интимных отношениях с замученной вконец Гитлером Гели? Если верить Отто Штрассеру, то да. «Едва начав откровенные признания, — писал он об одной из своих встреч с Гели, — она уже не могла остановиться. Дядя держал ее в полной изоляции. Ей не разрешалось видеться с мужчинами. Однажды вечером, буквально сходя с ума от такого обращения, она уступила настойчивым домогательствам шофера Гитлера Эмиля Мориса. Своей реакцией Гитлер удивил обоих.

Гели подслушала разговор между этими двумя мужчинами, перед которыми она испытывала благоговейный ужас:

— Ноги твоей больше не будет в этом доме!

— Если ты уволишь меня, то вся эта история попадет на страницы газет!

Шантаж принес свои плоды. Эмиль Морис стал богаче на двадцать тысяч марок и открыл в Мюнхене часовую мастерскую.