Гитл и камень Андромеды

Женька считал, что ор для Бандеранайки — просто привычка. Если с рождения перекрикивать дюжину трубящих слонов, какие выработаются голосовые связки? Только Бандеранайка справилась бы и со стадом побольше. Голос у нее был огромной силы, но манеры — отменные, как у Мэри Поппинс.

Воспитывалась она в миссионерском монастыре. Говорила на изысканном английском, но англичан не любила. И целыми днями вытанцовывала какие-то свои штуки, гримасничая и мелькая тысячей рук. Кароль соорудил ей особую печку, которую она называла тандури. В нее Бандеранайка, пришептывая, кидала лепешки, овощи, фрукты и травы. Вонь в доме стояла невыносимая, но полагалось считать эту вонь благоуханием. Поначалу наш подполковник просто торчал от этой бабы, а потом пустился в бега. Бандеранайка попыталась орать на меня и Женьку, но ей быстро объяснили, где ее место. Женька голос не поднимал. Он говорил тихо и с ленцой, как истинный плантатор и белый человек. Слова были убийственные. Типа: если не хочешь отведать плетки, ступай на свою циновку.

Бандеранайка замахнулась, но тут же отступила назад, а потом ретировалась. Не на циновку, правда, а в дом. И захлопнула дверь перед нашим носом. Но, кроме нас с Женькой, она тут никого не знала. Дружки Кароля держались от нее на расстоянии пушечного выстрела, их жены — тоже. Да еще перешептывались между собой не только за ее спиной, но и у Бандеранайки на виду.

Короче, потосковала наша птичка в своей золотой клетке и вернулась к своим слонам. Однако успела приучить подполковника к порядку. Стал он тихий и задумчивый. Женщин боялся. И мечтал найти себе еще одну атаманшу, только менее крикливую. Откуда-нибудь с Балкан. Болгарку, например. Они тоже при усах и характере, но меру знают.

В конечном счете он такую нашел, Марой зовут. С ней у меня отношения сложились сразу, но до того времени еще много воды утечет.

А пока Бандеранайка хозяйничала у Кароля в доме, ночевать там было тягостно. Тогда мы с Женькой и оборудовали в лавке душ и маленькую кухоньку, поставили диван, и я перестала зависеть от графика Женькиной жизни. Между тем Кароль подыскивал для меня постоянную жилплощадь. Боялся, что найду квартиру вне Яффы и оставлю его галерею. Но хотя яффские норы стоили недорого, у меня таких денег не было.

Кароль даже объявил, что готов дать мне в долг горсть алмазов, только мы с Женькой решили, что одалживаться у него не следует. А план, как набрать денег не на каморку даже, а на целый дом не хуже подполковничьего, у меня к тому времени появился. Разбирая залежи картин и гравюр, натасканных Каролем черт-те откуда, я поначалу ничего интересного не обнаружила. Подписанные никакой ценности не представляли, имена были миру неизвестные. Неподписанные — тем более. Но работы встречались вовсе недурные, только продавать их надо было там, где этих художников знали. На всемирную известность они не тянули. Не то что не тянули, вполне даже тянули, но не вытянули.

В общем, из этих находок нельзя было ни коллекцию составить, ни на рознице заработать.

Я бы сменила все это барахло на самую захудалую иудаику-израэлистику, да хоть и на поделки школы Бецалель начала сионистской эры, но Кароль утверждал, что художники были хорошо известны, кто в Шанхае, кто в Кении, кто в Венгрии и Румынии. И что специалисты ему сказали — каждая картинка стоит больших денег.

Вот и увез бы эти картинки туда, где за них готовы платить, а взамен притащил нефритовые браслеты, деревянных божков и зуб Дракулы. Но у подполковника изменилась география интересов. Он пропадал теперь в Пакистане и сопредельных областях, откуда можно было вывезти только опиумный сап, что, как я подозревала, он и делал. Мне же нужны были комиссионные, а на чем их сделаешь?

И я придумала создать неизвестного миру художника-еврея, путешествовавшего по дальним странам и малевавшего то Гималаи, то джонки в проливе Йохоры, то придунайских коров, то есть именно то, что имело место быть на натасканных Каролем со всего мира картинках. А придумав биографию, художника этого раскрутить, устроить ему ретроспективную выставку, книжку, если надо, о нем написать. И загонять картинки, чем дороже, тем лучше.

Разумеется, приписать картины одного художника другому, да еще и выдуманному, дело нечистое. В нашем цехе за такое не жалуют. Но покупка квартиры волновала меня тогда куда больше, чем незапятнанность профессионального имени. Кроме того, будет иметь место мистификация, то есть своего рода концепт. И что есть жизнь, как не игра, слоны, алмазы и небывший художник с невероятной биографией?

Плохо было то, что наш подполковник брал в каждом месте своего недолгого там пребывания только по одной картинке рекомендованного ему местными знатоками художника. То ли из скаредности чертовой, то ли полагая, что так есть больше шансов напороться на клад. А слепить из этого разномастья одну производящую руку было невозможно.