Гитл и камень Андромеды

Скандал с Моско выборам не помеха. Помеха им — тайна запертой комнаты, от которой Кароль так и не дал мне ключа. С первого дня моего появления в его галерее об этой комнате лучше не говорить и не спрашивать. «Тебя это не касается!» — один раз отбрил меня Кароль таким тоном, что больше мы на эту тему не разговаривали. Но там точно хранится нечто незаконное, и эту грязь я на себя брать не собираюсь. То есть никто не сказал, что там хранится маковый сап. Может, эта комната вообще пуста. Но, переписав на себя галерею, я окажусь за нее в ответе. Если придут с проверкой и что-нибудь найдут, Кароль без угрызений совести скинет это на меня. Тогда — конец. Это вам не амфорки с монетками. Это — серьезно. Из такой истории мне никогда не выкопаться.

— Продай мне галерею по-настоящему, — предложила я Каролю и сама удивилась произведенным мною звукам. — Я за тебя в тюрьму все равно не пойду. И если потянется какой-то след, защищать буду себя, а не тебя. А так — галерея не твоя, и что тут было раньше — я не знаю. А чего не знаю я, не знают и другие.

— И чем ты собираешься платить?

— Первый взнос организую прямо сейчас, — обещала я. — Остальное выплачу частями. Крайний срок — три года, но надеюсь, что справлюсь значительно раньше. С «Андромедой» справились за полгода, но мы были вдвоем. Помножь полгода на два и прибавь еще шесть месяцев. Но учти, я плачу только за помещение. А наличный товар — на паях. Что продам — тебе половина.

Кароль задумался.

— Ладно, — сказал устало. — Пусть будет по-твоему. Но ты должна мне помочь. В Ришоне много ваших, русских. Мне нужны их голоса. Возьмешь на себя?

Теперь задумалась я. Бегать по Ришону, собирать избирателей — потеря времени. Кароль назначил вполне божескую цену за галерею, но выплатить такую сумму — дело нешуточное. Двадцати часов в сутки не хватит, чтобы заработать, придется занимать у четырех часов, отведенных на сон. Какой еще Ришон! Но и отказать нельзя. Никто мне за эти деньги, да еще в рассрочку, такое шикарное помещение не продаст. И Кароль не продаст, если не получит свою выгоду.

Решение пришло неожиданно и было единственно правильным.

— Я дам тебе человека. Обещай ему место в совете мэрии. Получишь все русские голоса в одной кошелке.

Имела же я в виду вот что: мой бывший муженек Мишка со своей новой кралей перебрались аккурат в Ришон. Поближе к всемирно известному Институту имени Вейцмана в Реховоте, куда Мишка все еще мечтал попасть. А уж он своего не упустит! И место в мэрии — трамплинчик. Да и просто снова стать борцом за что-нибудь для Мишки счастье. А уж в том, что он враз станет предводителем русских ришонских команчей, я не сомневалась на основе ленинградского опыта. Мишка был, как тут говорят, прирожденным лидером с ярко выраженной харизмой.

— Хорошо, — согласился Кароль. — А что тебе нужно для того, чтобы поставить на место этого Моско?

— Дать интервью центральной газете. Помоги мне сделать так, чтобы это интервью взяли.

— Обратись к моему помощнику по печати.

Надо же! А я и не знала, что у него уже есть помощник по печати! Споро они с Марой работают!

Так я стала хозяйкой галереи, у которой до сих пор не было названия. Галерея Кароля, вот и все. Переименовывать ее в галерею Ляли было бы глупо. И я заказала вывеску «Тайны Яффы». И тут же назначила срок для первой выставки картин Шмерля — через полгода.

Я люблю, когда сроки подгоняют. Это не дает расслабиться. Не пропала и надежда за это время найти папку Йехезкеля Каца. Под полом его пуговичной лавки никакой папки не обнаружилось. Но Кароль не зря приобрел эту развалюху. Его тесть был счастлив. Что до папки, закономерно было бы спросить: какая связь между ней и Шмерлем? Этого я не знала, но нутром чувствовала, что связь есть. И мне предстояло ее разгадать, распутать, показать и доказать. Чувство номер шесть подводит меня редко. А оно, это чувство, требовало продолжить поиск папки. И я опять поехала в Нес-Циону устраивать дела Кароля и продвигать свои.

Мишка, конечно, пришел в восторг от того, что его наконец призвали на общественную арену. И тут же стал строить громадье планов и двигать пласты идей. Его близорукая Лора чувствовала себя в моем присутствии ужасно, одергивала платье, рассматривала ногти, кидалась поправлять салфетки и оправлять скатерки, обрушивая при этом то стул, то мою сумку. Потом долго извинялась и чуть не плакала.