Гитл и камень Андромеды

Подполковника Женька решил взять на себя. Мол, это он велел мне продавать его амфорки и монетки налево, пусть с него и спрашивает. Получалось, что Женька оказался вовлеченным в экспедицию по спасанию меня, и это обстоятельство пробило брешь в его фригидности. Мой Персей стал оживать, проявлять чувства, заявлять права и все такое прочее. Если бы у меня хватило мозгов как следует и до конца играть вечно испуганную и бесконечно благодарную Андромеду, дело могло дойти и до свадьбы. Но характер не изменишь. И тут появилась Луиз. Привела ее к нам Чума. Не чума, а Чума. С ударением на первом слоге и по-польски плюющим «ч».

А что такое Чума, это надо рассказывать отдельно. И рассказ получится не для слабонервных.

2. Куриная Мадонна

На Блошином рынке в Яффо нет блох, и Бенджи считает, что это его заслуга. Когда его спрашивают, что это значит, Бенджи рассказывает, как провел роту по минному полю, и ни один человек не пострадал, хотя мины были старые, иорданские, и никто не знал, как именно и где именно они закопаны. Мне так и не удалось разгадать, как иорданские мины связаны с яффскими блохами, но я верю Бенджи. Он, если чего не знает, в этом, конечно, не признается и соврет. Но если знает, ему можно верить. Про мины Бенджи знает, потому что в военное время он сапер. И про блох знает, потому что в мирное время сидит в своей лавке старья на Блошином рынке.

С Бенджи меня познакомил Кароль. А Бенджи представил меня старейшинам Блошиного рынка. Кароль вменил мне в обязанность потихоньку прикупать барахло для нашего магазина. А чтобы купить с толком, надо знать рынок. В вещах разбираться, это само собой. Но одного понимания в этом деле мало. Надо учитывать торговые потоки, понимать, что откуда пришло и как. На рынке всякое крутится. Если попадется что-то стоящее, но оно не прошло через таможню — это не беда, с этим мой хозяин справится. А вот ворованное… тут надо с умом подходить. И Бенджи в этом деле — эксперт.

И лавка, и профессия перешли к Бенджи по наследству от отца, антиквара-контрабандиста, отец которого был знаменитым во всем блошином мире антикваром-контрабандистом, да и дед с прадедом тоже. Предки Бенджи жили все в Тегеране и торговали, кроме антиквариата, персидскими коврами. У его деда были склады, лавки и представительства не только в Тегеране, но и в Париже, Лондоне и Лодзи, которыми управляли дедовы сыновья. Папаше Бенджи повезло меньше, чем его братьям, потому что именно он стал представителем фирмы «Табриз» в Лодзи.

Впрочем, везение — это как посмотреть, с какой стороны и в каком направлении. Гнилое место Лодзь переходило из рук в руки, не было там никакого порядка, но покупатели ковров были всегда. Кроме того, отцу Бенджи удалось бежать из Лодзи вовремя. Он успел даже ликвидировать склад и эвакуировать ковры. Но, убегая из Лодзи, Яаков Падизада, да продлит Господь его дни, потому что он не только все еще жив, но и торгует, когда здоровье позволяет, заразился сионистским вирусом и поехал не к братьям в Лондон и не к сестрам в Париж, а потащился в Палестину.

То, что Бенджи родился в Лодзи, уже смешно. Самый персидский человек из всех персов Блошиного рынка носит в паспорте такое клеймо! Рынок бы с удовольствием потешался над этим фактом, но подшучивать над Бенджи никто не решался. Даже за его спиной, даже шепотом и даже про себя.

Вообще-то его зовут Биньямин. А старец Яаков, когда Бенджи уж очень его достает своими необузданными выходками, называет сына «Пшякрев». Бенджи не обижался на отца за прозвище до тех пор, пока я ему не объяснила, что «пшякрев» переводится как «сукин сын». Бенджи дулся на старца дня два, потом успокоился. И попросил меня не объяснять ему больше то, что не приносит никакой пользы.

Бенджи считает сионистский пыл отца пророческим даром и катастрофическим невезением одновременно. Когда доллар падает, а покупательная способность населения растет, он говорит о Лодзи с почтением. Именно там старец Яаков впервые услышал речь Жаботинского, и был в этом перст судьбы, поскольку в Париже и Лондоне любовь к персидским коврам продолжает неукоснительно падать, тогда как в Палестине она только растет благодаря постоянной иммиграции.

— Каждый еврей, которому удалось переселиться из сохнутовской дыры в приличную квартиру, думает в первую очередь о хорошем ковре, — объясняет в такие дни Бенджи, — а хороший ковер по сходной цене лежит у меня. Мои лондонские и парижские кузены большие шмоки^[2]. Они шьют костюмы в долг и заливают страх перед банкротством вином и виски, потому что англичане и французы передают старые ковры по наследству, вместе с блохами и клопами, а новые покупают неохотно и в основном синтетические бельгийские. А иммигранты не получают ничего в наследство, тогда как в моих коврах не водится никакой живности, потому что они обработаны…

Тут Бенджи замолкает и ни под каким видом не выдает секрет обработки своих ковров. Но когда дела идут плохо, война с арабами вспыхивает с новой силой, настроение обывателей падает, а доллар растет, Бенджи говорит прямо противоположное.