На следующий день мать работала в утреннюю смену. И, как всегда, такое утро было суматошным. Сегодня она тоже подняла девочек на пятнадцать минут раньше, чем нужно. Кармен-Ирен начала было ныть, но, вспомнив о намерении преподнести папочке его же табелечек, вскочила и затеяла с Таней-Элизабет щенячью возню, как в сердцах выразилась мать.
Таня-Элизабет спала плохо, утром ей казалось, что всю ночь ей снилась какая-то бессмыслица, но вспомнить ничего не могла. Младшая сестра не угомонилась даже в ванне, она хохотала, пока мать не постучала в дверь. Девочки услышали, как, насвистывая, отец твердым шагом идет топить печь.
— Он еще у нас потрепыхается, — прошептала Кармен-Ирен. Расстроенная Таня-Элизабет разглядывала в зеркале свою отекшую физиономию. Она чуть не забыла спрятать бумажку, когда мать позвала их завтракать, но Кармен-Ирен напомнила ей.
— Вчера валяли дурака, сегодня опять, когда вы только поумнеете.
Отец положил руку на руку матери:
— Переходный возраст, ты же знаешь.
Возможно, все пошло бы иначе, если бы отец начал придираться к аппетиту жены и, следовательно, завел обычную лекцию о политике, спорте и школе. Но отец с аппетитом ел, склонив голову, прослушал новости и очень кратко обругал программу «Семья Финдиг в эфире»: «Уж слишком они правильные». Мать молча кивнула.
Кармен-Ирен теребила в кармане кофты лист бумаги и одними губами выговаривала слова, понять которые могла только сестра: рассеянный ученик… его успеваемость, некоторая строптивость. Таня-Элизабет незаметно отрицательно покачивала головой, и Кармен-Ирен вопросительно пожимала плечами. Когда? Ну хоть бы отец сейчас что-нибудь сказал или спросил! Кармен-Ирен все порывалась начать, но сестра то наступала ей на ногу, то качала головой и бросала на нее выразительные взгляды, заставляя молчать. Мать заметила их беспокойство, но ничего не сказала, чтобы не провоцировать «проповедь» мужа. Кармен-Ирен злилась все больше, но одна не решалась вытащить из кармана листок со словами: «Альберт…» Выйдя из дома, сестры отвернулись друг от друга и в школу пошли порознь.
— Уродка… Брехло… Трусиха! — крикнула Кармен-Ирен вслед сестре. Таня-Элизабет отрицательно покачала головой. Нет, неправда, это не трусость. Что же тогда? Она и сама не знала, но решение и не упоминать о табеле созрело ночью.
Она не могла объяснить случившегося, и это не давало ей покоя на уроках, за свою невнимательность она получила несколько замечаний.
Она думала о своем отце. Она никак не могла представить, что когда-то он был мальчиком, маленьким Альбертом, хотя умом понимала все и видела его детские фотографии. А то, что он рассказывал о войне, о нужде, о своем тяжелом детстве, о голоде и упорных занятиях холодными зимами, когда в комнате замерзали чернила, казалось ей легендой, вымыслом, отчасти придуманной, отчасти увлекательной и страшной историей.
Чудно, но из-за плохого табеля они увидели отца совсем в ином свете. Он был ленивым, рассеянным и строптивым — значит, он и вправду был таким, как многие другие, как мальчишки ее класса.
Таня-Элизабет рассматривала мальчиков с таким вниманием, что некоторые заметили это и стали корчить ей рожи. Но он преодолел все трудности, этот Альберт, ее отец! Значит, и вправду он учился на слесаря, о чем не раз рассказывал, положив перед собой руки, гладкие и белые. Значит, он учился и на рабфаке, заставляя себя заниматься, хотя в комнате замерзали чернила. Никто не предсказывал ему в школе, что когда-нибудь он станет доктором философии. Таня-Элизабет всегда верила тому, что он рассказывал, но скорее так, как верят хорошо написанному произведению, оно правдиво, однако ты все-таки знаешь, что это всего-навсего прекрасный вымысел. Но то, что в отцовской жизни правдой было все, она поняла только из-за табеля во время своих ночных раздумий, которые на всех шести уроках по крупицам восстанавливала в памяти.
— Таня… Таня, должна заметить, вы явно отключились от урока, переведите, пожалуйста, следующий абзац.
Она даже не знала, где они сейчас читают, и получила четверку. Обычно такая старательная, а подчас прилежная даже сверх меры ученица, Таня-Элизабет глазом не моргнула, услышав об этом.
Значит, и она человек стоящий! Значит, и у нее есть будущее. Она будет, так она для себя решила, все-все рассказывать своим детям, и про эту четверку, которая может испортить ей оценку по русскому языку, тоже. Своим детям? Она представила себя в окружении троих детей, в суперэлегантном кожаном пальто…
— Таня… Таня! Опять вы не отвечаете. Но улыбка у вас до того умная, что кажется, вас осенило вдохновение.
Класс засмеялся над шуткой учителя. Случись это в другое время, Таня-Элизабет расплакалась бы тихонько, сцепив лежащие на столе руки. Сегодня же она сидела совершенно спокойно, невозмутимо кивала головой и думала: подождите, подождите, может, я тоже стану очень интересным человеком, попозже, годика через два!