Гипсовый трубач: дубль два

Андрей Львович, не любивший говорить тостов, отделался легким стихотворным экспромтом, придуманным, конечно же, заранее – с вечера:

За наши годы молодые,
За неоконченную жизнь
Подымем рюмки налитые
И опрокинем в организм!

– Прямо Хер-асков! – погрозил глава застолья вилкой.

Они встретились взглядом, и только теперь Кокотов наконец понял, на кого похож Лешка. Наукой доказано: умственные способности взрослой хрюшки достигают уровня четырехлетнего ребенка, что не так уж и плохо для будущего окорока. Понявин напоминал ему борова, переступившего эту ребяческую черту и развившегося в полноценного мыслящего кабана, но пока еще на всякий случай скрывающего свои подлинные возможности от людей. Лишь чересчур умный взгляд выдавал: перед нами уже не свинья, не-ет, совсем не свинья…

Потом пели, блестя слезами воспоминаний и сглатывая подступающую к горлу тоску по утраченной юности:

Школьные годы чудесные —
С дружбою, с книгою с песнею!
Как они быстро летят!
Их не воротишь назад.

Понявин дирижировал вилкой, иногда отвлекался, подзывая старшего полового, кивал на стол и что-то брезгливо ему выговаривал.

Разве они пролетят без следа-а?
Не-ет! Не забудет никто никогда
Шко-о-ольные го-о-оды!

Потом танцевали, все, кроме Понявина и Истобниковой. Первый был слишком мал и толст, а Рита… Рита смотрела на пьяный перепляс с грустной усмешкой, ведь внутри-то она все еще оставалась легкой, как пушинка, спортивной танцоркой. Зато Ананий Моисеевич неутомимо таскал по залу своих бывших учениц в старомодном, угловатом вальсе. Он даже хотел сделать стойку на руках, и его с трудом отговорили. Валюшкина решительно абонировала Кокотова на весь вечер. Она рассказала ему, что работает в банке, недавно купила по ипотеке однушку и отселила наконец бывшего мужа, который так и не смог понять: если обществу больше не нужны физики-теоретики, то совсем не обязательно по этому поводу с утра до ночи пить. Дочь в прошлом году вышла замуж и уехала в Чикаго. И Валюшкина, оставшись одна в трехкомнатной квартире на Академической, теперь снова молода и свободна, – поэтому три раза в неделю ходит в бассейн.

– Ты отлично выглядишь! – похвалил Кокотов.

– Один. Тридцативосьмилетний. Предложение. Сделал! – гордо сообщила она, налегая на одноклассника удивительно упругой для ее лет грудью.

– Приняла?

– Думаю.

Оклякшин сильно напился, со всеми перечокался, переобнимался и перецеловался. По залу он передвигался от одной танцующей пары к другой, как хмельной путник, перемещающийся в пространстве с помощью фонарных столбов. Достигнув Кокотова с Валюшкиной, он обнял их и, развернув так, словно собирался сплясать сиртаки, попросил с надрывом:

– Ребята, вы только не болейте! Умоляю! Но если что – сразу ко мне! Спасу!

– Что ж ты Аду. Марковну. Не спас? – укорила Нинка.

– Если бы она пришла раньше на полгода… спас бы! Не опаздывайте к врачу, ребятки! Вот… визитки… звоните в любое время! Ночью, утром, в метель… В любое! Помощь придет! Нет, извини, Андрюха, это не моя визитка. Гляди-ка: Понявин Алексей Иванович, ресторатор, действительный член Международной академии правильного питания. Ё-мое! Лешка-партизан – академик! Очуметь! Ага, а вот моя. В любое время – ночью, утром, в метель… Только скажите: «I need you!»

Тем временем официанты внесли осетра величиной с хорошую торпеду. В глазницы были вставлены черные маслины, и казалось, рыбина смотрит на все это гастрономическое безумие грустными еврейскими глазами.

– Осетр – современник динозавров! – наставительно заметил Оклякшин и стал заваливаться на бок. Половые по кивку Понявина подхватили доктора и унесли в отдельный кабинет – полежать.

Когда ели десерт, Нинка вдруг задумчиво произнесла:

– Даже не знаю, показать тебе или нет?

– Что?

– Зазнаешься!

– Не зазнаюсь! – пообещал Андрей Львович, недоумевая.

– Ладно.

Она сняла со спинки стула просторную сумку фирмы «Мандарина Дак» и вынула из нее школьный альбом для рисования, довольно затрепанный.

– Смотри! – сказала она и отвела взгляд.

Автор «Беса наготы» переворачивал страницы с изумлением и гордостью: оказывается, все эти тридцать лет Нинка внимательно следила за его литературной судьбой. В альбом были вклеены вырезанные из газет рецензии на его повесть про восставших школьников, даже крошечные заметки о каких-то давно забытых встречах и конференциях, где он участвовал и упоминался через запятую. А «Гипсовый трубач» был изъят из журнала «Железный век» и тоже вклеен, причем некоторые строчки отчеркнуты розовым маркером. Например вот такие: