Гипсовый трубач

Некоторое время сидели молча и для осмысления ситуации снова выпили — каждый по-своему.

— А кто такой Ибрагимбыков? — морщась от лимона, спросил Жарынин.

— Понимаете, мне нечем было кормить стариков… Я не знал, что делать. Сначала Кеша, внук Болтянского, обещал, что фирма «Дохман и Грохман», он там служит, арендует у нас землю за старой беседкой… Но сделка не прошла экспертизу. И тогда я попросил взаймы…

— У Ибрагимбыкова?

— Да…

— Откуда он взялся? Кто такой?

— Не знаю. Сам ко мне пришел. Хотел разводить в наших прудах зеркальных карпов. Мы разговорились, он тоже интересуется торсионными полями. Я был в отчаянье…

— Значит, он появился в тот момент, когда вы были в отчаянье?

— Именно.

— И вы, конечно, подумали, что его к вам на выручку прислал Мировой разум?

— В некоторой степени… — уныло сознался Огуревич. — Но пруды ему не подошли. И тогда он предложил мне кредит…

— Подо что?

— Ах, какая разница!

— Большая.

— Под землю.

— Но ведь тут заповедник. Впрочем, «Небежин луг» вы все-таки умудрились продать. Интересно — как?

— Трансгаз все оформление взял на себя.

— Ну, Трансгаз, если очень захочет, может и Красную площадь под гольф-клуб продать.

— Да… Но Ибрагимбыков гарантировал… Мне и в голову не могло прийти, что человек, разбирающийся в антропогенезе…

— Что ж эта сволочь, Мировой разум, вам не шепнул, что Ибрагимбыков — просто бандит и с ним вообще нельзя связываться?

— Не шепнул… — мертвым голосом отозвался директор, закрыл лицо руками и набряк в одиночку.

Соавторы дождались, когда он отнимет ладони от лица, уже совершенно пьяного.

— И что теперь?

— Теперь через суд он требует признать «Ипокренино» его собственностью.

— А вы?

— А мы подали встречный иск…

— Предсудейка была?

— Была.

— Ну и что?

— Ничего хорошего.

— Прессе жаловались?

— Конечно. Верлен целую поэму сочинил.

— Ну и что?

— Не печатают бесплатно…

— В инстанции писали?

— Конечно. Даже президенту.

— Ну и что?

— Ничего. Ответили, что такие вопросы решаются через суд. У нас правовое государство.

— И когда же суд?

— Скоро.

— Точнее!

— Двадцать первого сентября.

— Не ходите. Заседание отложат. А я пока что-нибудь соображу…

— Уже два раза не ходили. Если не придем в третий — решат без нас…

— Какие еще возможны варианты?

— Мы советовались с Кешей, он хороший юрист. Если суд учтет социальное значение и историческую ценность нашего учреждения, он может отказать истцу…

— Но деньги-то все равно придется вернуть!

— Я рассчитываю на Гелия Захаровича. Он очень привязан к «Ипокренину». Его супруга здесь любит бывать…

— Говорят, он снова женился? — встрепенулся Кокотов.

— Да, премилая дама! Молоденькая! — по безутешному лицу директора прошла светлая судорога мужской зависти.

— А если суд не учтет?

— Тогда «Ипокренино» перейдет к Ибрагимбыкову.

— А старики?

— Их развезут по разным домам престарелых. Но вы же знаете, что это такое. Ужас! Мы не можем проиграть суд! Помогите, Дмитрий Антонович! Я знаю ваши связи, ваши возможности!

— Двинуть бы вам, Аркадий Петрович, хорошенько в ваш биокомпьютер сначала с левой, а потом с правой, как в ВДВ учили!

— Я понимаю… Стыжусь… Не о себе прошу!

— Не о себе? Да если это произойдет, вам останется только в лучевое состояние перейти. Ладно, я подумаю!

— Спасибо, спасибо!

— Ну, по последней! — примирительно предложил Жарынин и разлил остатки коньяка в две рюмки.

На этот раз Огуревич дольше прежнего тер виски и напруживался. А когда соавторы встали и направились к двери, он лишь вяло махнул им рукой и медленно завалился на диванчик. Со стороны могло показаться, будто гости, уходя, случайно задели ногой шнур и отключили директора от электросети.

Некоторое время они шли молча по министерской дорожке.

— Ну и что вы будете делать? — спросил Кокотов.

— Поднимать общественность! Прежде всего, конечно, телевидение! Телемопу, как вы удачно выразились. Надо надавить на суд общественным мнением! А там, глядишь, действительно Меделянский со своим Змеюриком подтянется. Чего не бывает! Он ведь тот еще сутяжник.

— Это точно!

Глава 21 Талоны счастья

За разговором соавторы вышли на воздух — к балюстраде. На «Ипокренино» опустился сентябрьский вечер. Темный осенний ветерок холодил кожу, но тело изнутри согревалось медленным коньячным теплом. В небе мерцали, покачиваясь, нетрезвые звезды. На длинной фиолетово-зеленой туче прилегла луна, примятая с левого бока и похожая на желтую дыньку. Из окна жилого корпуса доносились звуки, кажется, домбры — кто-то неутомимой рукой бил по незвонким восточным струнам.

— Акын Агогоев наяривает, — объяснил Жарынин.

— Он-то здесь откуда? — удивился Кокотов.

— Напомню, коллега, что нам с вами довелось жить… хоть и не у моря, но в Империи… Акын Агогоев — неверный сын дружбы народов, был поднят из кишлачного ничтожества к свету искусства. Его переводили по подстрочникам, конечно, самые лучшие советские поэты. Роберт Преображенский, например: