Гипноз и жизнь доктора Бердс

В диспансере стоял вековой ремонт, и мы с Филиппком оказались в одном кабинете. Через месяц к нам пришел еще один однокурсник – Тереша.

На последних курсах Тереша говорил, что после окончания мединститута он хочет поступить на психологический факультет Ленинградского университета и этим продлить себе молодость. Его мечта осуществилась в полном объеме. Действительно, время не затронуло его: все та же шейка набочок, ножки путаются в коленках, все то же выражение лица будущей матери, которую постоянно тошнит и она сосет лимон. Учебу на заочном отделении он сочетал с работой не только в психиатрии, но и в реанимации (санитаром и по большому знакомству – для другого не хватило образования).

Пока я осваивалась, с Филиппом произошел ряд перемен. Сначала он получил запись в трудовую книжку, что он не просто психиатр, а еще и психотерапевт (чего прежнее начальство для него не сделало). Забравировав этим и блистая начитанностью, Филиппок забегал по этажам, рассказал всем сотрудникам о своем обаянии и собрал целый коридор девиц легкого поведения, страдающих соответствующим расстройством «нервной системы». Все обещал мне показать чудеса своего врачебного искусства, но так и не решился, а через три месяца ускакал в районный центр (где ему пообещали квартиру и быть первым в деревне) под неукротимые рыдания коридорных истеричек.

Тереша был то тихо задумчив, то разражался гневом так, что больные его утешали: «Не волнуйтесь, доктор! Я обязательно поправлюсь!». Он и сам себя успокаивал: «Тихо, тихо, мне нельзя так близко все принимать к сердцу – я в детстве упал с велосипеда…» Привычка разговаривать с собой доходила с ним до остановки, а дальше Тереша садился в автобус – и больше его не видели до следующего рабочего дня. Когда я поинтересовалась, какой у него критерий излечимости больных, Терентий профессорски поправил очки и с достоинством отшепелявил: «Очень просто! Больной раз пришел, два пришел, а третий – раз! – и не пришел. Значит, вылечился. А теперь не отвлекай меня от размышлений. Я думаю над темой диссертации. Хочу написать работу, которой в мире еще нет – «Психотерапия после смерти», поэтому я и в реанимации работаю… пока еще… И именно санитаром!»

Еще я сделала попытку влезть в душу к заведующей отделением (каким отделением она заведовала, остается мучительным вопросом для всех: вроде как в диспансере ничего ни от чего не отделялось). Говорят (в основном, с ее же слов), эта дама была активным строителем больницы, где меня так очаровал гипноз. Уж она-то, конечно, станет моим наставником и идейным вдохновителем!.. Заведующая внимательно выслушала мою восторженную речь, похожую на первомайские лозунги, сделала серьезное лицо и с дрожью в голосе обронила, что мой энтузиазм напоминает ей молодость. Сказала «дерзай» – и пообещала посмотреть, на что гожусь, и дать полезные советы (посмотрела через полгода, когда главный забеспокоился, не натворила бы я чего-нибудь. Смотрела долго: минуты три, а может, даже пять. Зато советов давала много, например, что рассказывать сплетни нужно только ей).

Итак, с гипнозом сунуться некуда. Нет, конечно, здесь уйма хороших людей и ценных специалистов, мужественно страдающих побочными действиями своей профессии и разнообразными симптомами профессиональных деформаций. Площади Ленина для памятников не хватит. Нет, я на такие подвиги не способна – светить другим, сгорая сам. Я лучше подожгу чего-нибудь, что давно мешает. Итак, я поняла, что психиатром не буду.

И я решила больше никуда на рожон не лезть, ни к кому не обращаться ни за какими советами. А работать тихо, вариться в собственном соку – куда вывезет, пока не запретили для моих благотворительных дополнительных работ использовать гипнотарий.