Гипнотизер

Йона сказал “спасибо” и стал подниматься по широкой каменной лестнице. Вдалеке слышались шум и крики. Пахло сигаретным дымом, где-то работал телевизор. На окнах решетки. За окнами раскинулся похожий на кладбище парк с прибитыми дождем, почерневшими кустами, поврежденными сыростью шпалерами, на которых вились спутанные растения. Как уныло, подумал Йона. Вряд ли здесь выздоравливают – это место заточения людей. Он поднялся по лестнице и осмотрелся. Слева, за застекленной дверью, тянулся длинный узкий коридор. Йона мельком подумал, что где-то уже видел его, а потом сообразил, что это точная копия коридора в изоляторе тюрьмы Крунуберг. Ряды запертых дверей, висячие металлические ручки. Замочные скважины. Из одной двери вышла пожилая женщина в длинном платье. Она тупо уставилась на него через стекло. Комиссар коротко кивнул ей и открыл дверь, ведущую в другой коридор. Там сильно пахло моющим средством – острый запах, напоминавший хлорку.

Доктор Лангфельдт уже ждал в дверях, когда Йона подошел к его кабинету.

– Это вы из полиции? – задал он риторический вопрос и протянул Йоне широкую мясистую ладонь. Пожатие было удивительно мягким – наверное, самое мягкое пожатие, на какое комиссару случалось отвечать.

Доктор Лангфельдт, не шевельнув бровью, сделал скупой жест и сказал:

– Прошу в мой кабинет.

Кабинет доктора Лангфельдта был необычайно просторным. Тяжелые книжные полки, пестрящие всевозможными обложками, закрывали стены. Никаких украшений – ни картин, ни фотографий. Единственным художественным изображением в кабинете был детский рисунок на двери. Головоногое существо, нарисованное зелеными и синими мелками. Обычно так людей рисуют трехлетние дети. Сразу от лица – с глазами, носом и ртом – тянулись руки и ноги. Толковать рисунок можно было двояко: или что у головоногих нет туловища, или что голова и есть их туловище.

Доктор Лангфельдт подошел к своему столу, почти полностью заваленному кипами бумаг. Он убрал со стула для посетителей старый телефон и снова сделал приглашающий жест. Комиссар истолковал его как предложение сесть.

Доктор посмотрел на него, словно в чем-то сомневаясь; лицо у него было тяжелое и морщинистое. В чертах сквозило что-то безжизненное, словно Лангфельдт страдал параличом лица.

– Спасибо, что уделили мне время, – начал Йона. – Сегодня праздник, и…

– Я знаю, о чем вы хотите спросить, – перебил доктор. – Вам нужна информация о Лидии Эверс, моей пациентке.

Йона открыл было рот, но доктор вскинул руку, не давая ему заговорить.

– Полагаю, вы слышали о врачебной тайне и неразглашении информации о болезни, – продолжал Лангфельдт, – и…

– Я знаю законы, – перебил его комиссар. – Если расследуемое преступление предполагает наказание в два и более года тюремного заключения…

– Да-да-да, – пробормотал Лангфельдт.

Взгляд врача не был ускользающим – он был безжизненным.

– Конечно, я могу вызвать вас на допрос, – мягко заметил комиссар. – В эту самую минуту прокурор готовит требование о заключении Лидии Эверс под стражу. Тогда, конечно, появится и распоряжение насчет истории болезни.

Доктор Лангфельдт побарабанил кончиками пальцев друг о друга и облизал губы.

– Прекрасно, – сказал он. – Я только хочу… – Он помолчал. – Я только хочу гарантий.

– Гарантий?

Лангфельдт кивнул.

– Я хочу, чтобы мое имя не упоминалось.

Йона встретился с ним глазами и понял, что этого безжизненного человека на самом деле переполняет страх.

– Этого я не могу обещать, – жестко сказал он.

– Но я прошу вас?

– Я упрямый, – объяснил Йона.

Доктор откинулся на спинку стула. Углы рта дернулись. За все время, что комиссар сидел перед Лангфельдтом, это был единственный признак того, что доктор нервничает или вообще жив.

– Так что вы хотите знать? – спросил Лангфельдт.

Йона наклонился вперед и сказал:

– Все. Я хочу знать все.

Через час Йона вышел из кабинета доктора. Взглянул на противоположный коридор, но женщины в длинном платье не было. Торопливо спускаясь по каменной лестнице, комиссар заметил, что уже совсем стемнело, парка и шпалер больше не видно. Девушка-дежурная, наверное, ушла домой, ее рабочий день закончился. За стойкой было пусто, входная дверь заперта. В здании стояла тишина, хотя Йона знал, что в лечебнице сотня пациентов.

Дрожа от холода, он забрался в машину и выехал с большой больничной парковки.

Его кое-что беспокоило, что-то ускользало от него. Комиссар попытался вспомнить, когда именно он начал испытывать беспокойство.

…Доктор взял папку – точно такую же, как остальные папки на полке. Легонько постучал по передней обложке:

– Вот она.

На фотографии была довольно красивая женщина с крашенными хной недлинными волосами, с поразительным улыбающимся взглядом: ярость, скрытая под беззащитной внешностью.

В первый раз Лидию забрали в больницу, когда ей было всего десять лет. Она убила своего младшего брата, Каспера Эверса. Однажды в воскресенье она разбила ему голову деревянной палкой. Врачу девочка объяснила, что мама заставляла ее нянчиться с братишкой. Лидия отвечала за Каспера, когда мать была на работе или спала. Она должна была воспитывать братишку.