Гиперион

— Если не ошибаюсь, для нас наступил комендантский час, — сказал Силен. — Теперь здесь господствует Марс.

— Заткнись, — бросила ему Ламия.

— Вы думаете, это Шрайк? — спросил Хойт.

Консул поморщился.

— Шрайку не нужно бряцать оружием на лестницах. Он может просто появиться... здесь.

Хойт покачал головой:

— Я имел в виду, что именно из-за Шрайка вокруг никого нет. И эти следы бойни...

— Жители могли покинуть свои деревни после приказа об эвакуации, — возразил Консул. — Никому не хочется встречаться с Бродягами. А ССО окончательно вышли из-под контроля. И следы вполне могут оказаться делом их рук.

— А где же тела убитых? — осведомился Силен. — Вы принимаете желаемое за действительное. Наши отсутствующие хозяева, жившие там, внизу, теперь украшают своими телами стальное дерево Шрайка. На котором вскорости окажемся и мы.

— Заткнись, — устало произнесла Ламия Брон.

— А если я не замолчу, — осклабился поэт, — вы, мадам, пристрелите меня?

— Обязательно.

Никто больше не проронил ни слова, пока не возвратился Кассад. Включив лучевое ограждение, он повернулся к своим спутникам, расположившимся на ящиках и кусках пенолита.

— Пустяки. Несколько стервятников — их, кажется, называют здесь предвестниками — влетели через разбитые стеклянные двери в зал и как раз завершали пиршество.

Силен хмыкнул:

— Предвестники. Очень подходящее название.

Кассад со вздохом сел на одеяло и, прислонившись к ящику, принялся неторопливо есть. Комнату освещал единственный фонарь, захваченный на ветровозе, и в дальних от балконной двери углах по стенам начали взбираться тени.

— Наша последняя ночь, — заметил он. — Осталось рассказать еще одну историю. — И полковник взглянул на Консула.

Консул, комкавший в кулаке клочок бумаги с нацарапанной на нем цифрой «7», облизал сухие губы:

— Зачем? Цель нашего паломничества теперь недостижима.

Все недоуменно поглядели на него.

— Что вы имеете в виду? — спросил отец Хойт.

Консул смял бумажку и швырнул ее в угол.

— Чтобы Шрайк исполнил чью-то просьбу, количество паломников должно выражаться простым числом. Нас было семеро. После... исчезновения Мастина осталось шесть. Теперь мы идем на смерть без всякой надежды на то, что наше последнее желание будет исполнено.

— Предрассудки, — буркнула Ламия.

Консул вздохнул и потер висок:

— Да, возможно. Но это была наша последняя надежда.

Отец Хойт указал на спящего ребенка:

— А Рахиль не может быть седьмой?

Сол Вайнтрауб погладил бороду:

— Нет, не может. Паломник должен прийти к Гробницам по собственной воле.

— Но она однажды уже сделала это, — продолжал Хойт. — Может быть, этого достаточно?

— Нет, — ответил Консул.

Мартин Силен, что-то писавший в блокноте, встал и зашагал по комнате:

— Господи, да посмотрите вы на себя со стороны! Какие там к черту шестеро паломников, нас тут целая армия! Вот вам Хойт с его крестоформом, содержащим в себе дух Поля Дюре. Наш «получувствующий» эрг вот в этом ящичке. Полковник Кассад, вспоминающий Монету. Госпожа Брон, если верить ее рассказу, несущая в себе не только нерожденного ребенка, но и покойного поэта-романтика. Наш ученый с младенцем, которым была когда-то его дочь. Ваш покорный слуга — со своей музой. Консул, тоже прихвативший в этот безумный поход хрен знает какой багаж. Бог мой, братцы, да наша компания должна была получить обалденную скидку!

— Сядь, — бесцветным голосом произнесла Ламия.

— Нет, знаете, он прав, — вмешался Хойт. — Даже присутствие отца Дюре в крестоформе должно как-то повлиять на нашу численность и прибавить к шести желанную единицу. Настанет утро, мы укрепимся в нашей вере...

— Смотрите! — закричала Ламия Брон, указывая на балконную дверь: темнеющее вечернее небо внезапно озарили яркие сполохи.

Все бросились на балкон и замерли, потрясенные: в небе то здесь, то там беззвучно вспыхивали ослепительно белые клубки термоядерных взрывов и тут же начинали стремительно распухать, словно круги, разбегающиеся по поверхности лазурного озера; яркие звездочки сдетонировавших фугасов выбрасывали голубые, желтые и алые нити и, закрутившись спиралью, сжимались в точку, как цветы, закрывающиеся на ночь; гигантские «адские плети» молниями рассекали небо и, словно чудовищные косы длиной в несколько световых часов, срезали все на своем пути, пока не натыкались на разрывавшие вакуум защитные сингулярности; мерцающие силовые экраны вздрагивали и гасли под напором громадных потоков энергии, чтобы появиться вновь несколько наносекунд спустя. И словно следы алмаза на синем стекле, в темном небе проступали безукоризненно-четкие бело-голубые полоски выхлопов факельных звездолетов и линейных кораблей.

— Бродяги! — выдохнула Ламия.

— Да, война началась, — бесстрастно подтвердил Кассад.

Консул вдруг с ужасом обнаружил, что плачет, и отвернулся.

— А это не опасно — стоять здесь? — спросил Мартин Силен, выглядывавший из-за дверного косяка.

— На этом расстоянии — нет. — Кассад, смотревший в свой электронный бинокль, опустил его и сверился с тактическим комлогом. — Сражение идет в трех астрономических единицах от нас. Бродяги прощупывают оборонительные линии ВКС. Это самое начало.