Гиперборейская чума

– Кто же мешал?

– Было не время… Нет. Такое нужно делать, когда… когда… когда все вот-вот кончится. Когда он будет готов торжествовать. И убивать надо не исподтишка. Чтобы – глаза его видеть. Только так.

– Здорово, – повторила Ираида. – Жаль, не получится.

– Почему?

– Потому что я вас просто утоплю. Обоих. И все.

– Девочка… Ты просто не представляешь, с кем имеешь дело. Сюда приедут двадцать отморозков, с оружием… да они даже не будут возиться с дверью и с охраной вашей жалкой – шмальнут в окошко из огнемета, и все. Ну и все! – ты по-няла?

– А как ты думаешь, почему ты все еще живой? – спросила в ответ Ираида. – Вот на этот самый случай.

– Вряд ли поможет.

– Значит, будем помирать вместе. Всего-то делов.

Пленник зашипел.

– Слушайте. Я не знаю, как доказать… Все, что мне надо, – это дождаться нужного момента и убить Эшигедэя. И это все! Вообще все! Я жизнь на это положил… Хотите два миллиона долларов и бразильские паспорта? Прямо сейчас?

– З рукава? – спросил дед Григорий.

– Позвоню – и привезут.

– Правду у нас кажуть, що в Москви грошей куры не клюють. Не встыг прыихаты, а вже два мильйоны долларив пропонують, – як з конопель…

– Дед, вот ты смеешься, – сказала Ираида, – а он всерьез. С ума сойти.

Вновь приоткрылась дверь, и появился Вася.

– Ира, госпожа. На телефон, бжалста. Эмерикан посолство.

– Вот видишь, голубь, – сказал дед на чисто русском. – А ты – Бразилия, Бразилия…

И воткнул в приоткрывшийся рот пленника аккуратно свернутое кухонное полотенце с фальшивым вышитым петухом.

Рифат сидел за пультом и внимательно смотрел на круглый зеленый экранчик – видимо, контролировал, не подслушивает ли кто.

– Из посольства, – сказал он негромко. – Без лажи.

Ираида взяла трубку.

– Слушаю…

– Здравствуйте, госпожа Шипицына, – сказали на том конце провода приятным голосом с легким и тоже приятным акцентом. – Ираида Павловна. Меня зовут Джо Линденлауб, я третий секретарь посольства США в вашей стране. Я имею приятную возможность сообщить вам, что майор Дуглас Фогерти жив и желает встречи с вами, чтобы лично засвидетельствовать уважение и безмерную благодарность. Я также передаю вам личную благодарность Президента Соединенных Штатов за важное участие в деле освобождения военнопленных. И передаю приглашение на прием, который состоится двадцать шестого июня в семь часов вечера в загородной резиденции посла. Очень скоро вы получите отпечатанное приглашение на два лица с указанием маршрута и адреса, но за вами, разумеется, будет прислан персональный автомобиль. Я прошу не отказать господину послу в этом приглашении. До скорой встречи.

ИЗ ЗАПИСОК ДОКТОРА ИВАНА СТРЕЛЬЦОВА

От слов «…два миллиона долларов и бразильские паспорта» я очнулся, и секунд тридцать чувствовал себя нормально. Очень болела шея, чуть меньше – ребра, но в голове вдруг оказался полный порядок.

Чуть расщелив веки, я смотрел через комнату на связанного человека, который несколько веков назад пытался убить меня, и не испытывал к нему никаких чувств. Он сидел на моем любимом зеленом диване, под картиной, купленной на Арбате за двести долларов и изображающей старинный корабль: обросший каким-то темно-зеленым, с прозолотью, мочалом – в свете полной луны. Пока я лежал и считал, сколько таких картин можно купить на два миллиона, дед Грицько заткнул Ященке рот полотенцем, а потом, когда Ираида вышла, обронил:

Де два, там и пять. Пизнише обговоримо.

На меня будто полили из горячего чайника. Но надо было стерпеть, не заорать и даже не шевельнуться. Что я и смог – кое-как…

А потом опять накатила волна мутного киселя, в котором я захлебнулся.

Все время, пока в квартире покойного Сильвестра шел осмотр места происшествия, пока обмеряли и рисовали комнаты, фотографировали трупы – самого Сильвестра и епископа-армагеддонянки Екатерины, – пока все посыпали черным порошком в поисках необычных следов и отпечатков, – барон Хираока провел в состоянии полного расслабления, и поэтому на него не обращали никакого внимания. Несколько раз занятые милиционеры будто бы натыкались на что-то, всматривались с недоумением – и бежали дальше, тут же забывая обо всем, что ухитрялись заметить…

Он ровно смотрел на убитых, на живых, в окна, залитые внезапным дождем, на ветви рябины, вздрагивающие под ударами крупных капель. Сами собой приходили стихи.

Летней бабочки след
Повис над цветком.
Не кончается миг…

Барон редко записывал свои стихи, а последние годы все чаще забывал те, что держал в памяти. Стоило ли жалеть? Деление бытия на земное и возвышенное все меньше волновало его. Предпринятая им и Грицьком экспедиция, возможно, так ничем и не кончится, лишь путь домой – а домом барон по-настоящему считал Чижму и свой лесной дворец на тайной поляне – окажется длиннее остатка жизни. Что делать…