Гиперборей

Затрещали кусты, на утоптанную площадку выскочил первый обрин. Справа и слева появились другие, один с разбегу метнул короткое копье. Железное острие ударило в сухую спину, проломило тонкие, как у птицы, кости. Старец все еще стоял, но кровь потекла двумя струйками изо рта. Второй выронил тыкву, повернулся было к храму — второй дротик догнал и вонзился в худую шею. Шатаясь, волхв двинулся прочь, упал, сделав еще два неверных шага.

Обры рассыпались по голой земле, дождались Мирошномана. Тот выбежал из кустов мокрый от пота, заорал на ходу:

— Окружай!.. Окружай капище язычников!.. Землю изроем, но не уйдет!

Воины, закрываясь щитами, топтались в трех десятках шагов перед деревянными стенами. Мирошноман видел страх в глазах воинов-зверей. Сойтись лицом к лицу они рвались и сейчас, но если шагнуть ближе — беспощадные стрелы пещерника выбьют их ряды, как молнии безумного Хараджи.

Медленно, держась от храма на почтительном отдалении, они замкнули кольцо. Их лица были суровыми и тревожными. В храме было тихо, но каждый воин-зверь чувствовал на себе беспощадные глаза таинственного противника и каждый, с какой бы стороны ни стоял, готов был поклясться, что видит кончик смертоносной стрелы, которую пещерник просовывает между бревнами, выбирая цель...

— Сколько у него стрел? — спросил Мирошноман зло. — А сколько нас? Навалимся разом. Мы порубим его сразу! В плен не брать!

Воины начали осторожными шажками приближаться к храму. Щиты держали высоко, оставив узкую щелочку для глаз — выше закрывал шлем. Мирошноман выдернул меч, яростно оскалил зубы, собираясь отдать приказ о немедленной атаке, но Морш вдруг схватил его за руку:

— Одним камнем трех собак! Ты сбережешь воинов, убьешь врага и уничтожишь храм чужого бога. Чтобы утвердиться в вере, надо безжалостно низвергнуть старых богов! Народ не может меняться нам в угоду, если у него будет память. Особенно важно уничтожать чужих богов.

— Сжечь? — спросил Мирошноман с сомнением.

— Не откладывая!

Трое воинов уронили щиты, быстро разожгли костер. Другие спешно рвали мешки, полотняные сумки, бегали к белеющим вдали березкам за берестой. Тряпки и бересту обернули вокруг дротиков и стрел, подожгли и разбежались вокруг деревянного храма.

— Метать огонь! — крикнул Мирошноман.

Воины с разбега метнули копья. Оставляя огненные дуги в потемневшем небе, словно пролетели малые смоки, копья с гулким стуком вонзились в толстые плотные столбы. Огонь жадно охватил древки, ронял огненные капли на землю, в твердом гладком дереве мореного дуба остались торчать железные наконечники — кондовый дуб устоял, не загорелся.

Мирошноман в ярости сжал кулаки. Еще дважды по его приказу метали копья, пока не истратили последние. Он хотел было гнать на приступ — мечи остались! — когда ноздри вдруг уловили запах дыма. Последнее копье, брошенное осмелевшим воином вблизи, упало на крышу. Там сушились лечебные травы, пучки мяты, липового цвета — огонь быстро пошел по всей крыше, радостно взревел, почуяв силу, вгрызся в дерево, начал рушить стропила.

— Смотреть в оба! — заорал Мирошноман. Он бегал с обнаженной саблей вдоль цепи воинов. — Там огонь, здесь луна помогает! И муравей чтобы не выскользнул!

Языческий храм горел немыслимо долго всю ночь. Столетние дубы, которые когда-то неохотно поддались острым топорам, горели страшно, к небу вздымался широкий огненный столб, прожигал низкие облака. Казалось, само небо горело и роняло раскаленные капли.

Воины едва не падали от усталости: всю ночь до судорог сжимали рукояти сабель и топоров, до рези и слез в глазах всматривались в каждый блик, пляшущие языки пламени, в любой тени со страхом узнавали бегущего на них разъяренного пещерника с поднятым мечом.

Морш тревожно посматривал на озаренные пламенем изнуренные лица. Пожар на этой языческой Лысой горе на беду виден издали — огненный столб до неба, облака словно набухли от жаркой крови. Чересчур далеко видно, а ведь и самые покорные племена приходят в ярость, когда рушат их святыни!

— Он сгорел, — выкрикнул один из молодых воинов. — Даже боги не выживут в таком огне!

— Да, конечно, — ответил Мирошноман глухо.

Взглянул в счастливые глаза и отвернулся. Он уже слышал эти слова на пепелище терема. После чего сотник, три десятника и его лучшие воины были убиты, как овцы рассвирепевшим волком.

В сторонке Морш, посланец далекого племени с юга, заботливо укутывал плащом сестру. Она зябко ежилась от ночного холода, резко дергала плечами, будто сбрасывая пауков. Морш крикнул Мирошноману:

— Он мог уцелеть?

— А он остался там?

— В огне? — возразил Морш. — Подземелий в капищах не строят, знаю. Разве что сразу, не останавливаясь, проскочил этот сарай насквозь? Выбежал с другой стороны и затаился в кустах, прежде чем мы окружили храм?

— Другого не осталось. Уйти не мог, у подножия стоит цепь твоих воинов. Пойдем такой же цепью навстречу и варвара защемим, как между двух ладоней!

Мирошноман кивнул: чужак снова говорит здраво. Странно, что далекий от воинского дела человек разбирается в тактике войн, засад, внезапных нападений.