Гёте. Жизнь как произведение искусства

Сам Гёте не считал новую драму «дребеденью», иначе бы он не опубликовал ее летом 1774 года почти одновременно с «Вертером» под своим настоящим именем. Это было самое первое произведение, вышедшее под его именем. Вскоре после выхода «Клавиго» в свет он пишет Якоби, что эта пьеса принесла ему «радость» и что в ней присутствует «романтическая сила молодости»[483]. В другом письме он рассказывает, что ему особенно нравится в «Клавиго»: к его огромному удовольствию, ему удалось создать неоднозначный характер, изобразить «неопределенного, наполовину великого, наполовину ничтожного человека»[484] – персонажа, подобного Вейслингену в «Гёце», которому не хватает душевной силы и стойкости для настоящей любви. Клавиго непостоянен, талантлив, искрометен. Он ловелас и острослов, его ждет судьба циничного царедворца, однако смерть возлюбленной возвращает его к самому себе. Эта камерная драма о неверном любовнике, который в финале понимает, что совершил роковую ошибку, возвращается к невесте, но погибает от кинжала ее оскорбленного брата, не встретила отклика у публики, зато вызвала настоящий восторг у Анны Сибиллы, и обоим «супругам» казалось, «что сей духовный плод еще теснее скрепил и упрочил наш союз»[485].

Отец, как уже говорилось выше, благосклонно относился к этой связи, считая Анну Сибиллу вполне подходящей партией.

Он с нетерпением ждал того момента, когда наконец улягутся «суматошные страсти» вокруг его сына. Необузданная гениальность, нескончаемый поток друзей и знакомых, постоянные сборища с целью «веселого времяпрепровождения», щедрость и «страсть к поручительству»[486] – Гёте одалживал деньги некоторым своим друзьям, в частности, Ленцу, Клингеру и Вагнеру, – все это обременяло бюджет семьи, тем более что адвокатская практика Гёте, равно как и его литературные занятия не приносили ощутимого дохода.

Родителям Гёте ничего не оставалось, как только проявлять терпение. Отношения с Анной Сибиллой Мюнх не переросли ни во что серьезное, так называемая необузданная гениальность не прекращалась, а даже наоборот – усиливалась, по мере того как ширилась слава молодого автора. Не иссякал и поток гостей. Среди них оказался человек, которому суждено было сыграть важную роль в жизни Гёте.

23 июня 1774 года Иоганн Каспар Лафатер по пути из Цюриха в курортный город Эмс остановился во Франкфурте и на неделю задержался у Гёте. Лафатер, занимавший должность пастора в Цюрихе, был на восемь лет старше Гёте и к тому времени уже довольно знаменит. Его имя было известно далеко за пределами богословских кругов, и повсюду он пользовался уважением. Он, несомненно, обладал даром проповеди и убеждения и сам называл себя «ловцом человеческих душ». Постоянно путешествуя, он повсюду завязывал новые знакомства. Как никто другой он умел привлекать людей к своим проектам – сборникам, литературным сериям, выпуску назидательных брошюр. Он был тем, кого сегодня называют «сетевиком». Люди тянулись к нему, и даже ходили слухи, будто он обладает целительной силой. Говорил он тихо и проникновенно, излучая доброжелательность. Знакомые охотно сопровождали его в поездках и принимали у себя, когда он делал остановки в пути. О его приезде сообщалось в газетах. Написали газеты и о том, что Лафатер нанес визит Гёте. «Ты ли это?» – было первой фразой, произнесенной на протяжном швейцарском диалекте, и вот уже они бросились друг другу в объятья.

Впервые Лафатер обратил на себя внимание общественности, когда в 1762 году вместе с художником Иоганном Генрихом Фюссли выступил в печати против несправедливых решений цюрихского ландфогта и тем самым способствовал отстранению его от должности. Это принесло ему славу благочестивого и смелого человека. Для него самого сентиментальная созерцательность была гораздо важнее политики. В 1768 году он опубликовал «Взгляды в вечность» – фантазии в духе сентиментализма о жизни после смерти. Этот труд принес ему известность в Германии. В 1772 году во «Франкфуртских ученых известиях» Гёте сдержанно похвалил сочинение Лафатера, однако же поспешил дистанцироваться от его воззрений. Рассуждения о «прощении грехов», пишет он, возможно, «даруют успокоение относительно данных материй людям определенного сорта»[487], однако рецензент не относит себя к их числу, ибо не испытывает беспокойства и в успокоении не нуждается. Подобными высказываниями Гёте и прежде вызывал недовольство у некоторых своих знакомых из среды гернгутеров, и теперь этот аргумент – заявление о том, что ему незнакомо чувство греха, – он приводит и против Лафатера. При этом его похвалу заслужил располагающий стиль изложения. Очевидно, что книга написана не для «резонерской» части христианского мира, а для «душ, восприимчивых к прекрасному», ибо Лафатер «рисует <…> чудесный мир» там, где обычно царят «мрак и смятение»[488]. В заключение рецензент советует автору полностью отказаться от богословских рассуждений и посвятить себя чистому созерцанию. Совет в каком-то смысле бессмысленный: что может созерцать человек, чей взгляд устремлен в вечность?