Гимн Лейбовицу

– Ну да… – Воображаемый штангенциркуль тона Таддео снова принялся измерять старого священника. – Если вы в самом деле считаете, что никто не обидится, услышав нетрадиционные идеи, то я был бы рад обсудить нашу работу. Только учтите, что она может войти в противоречие с укоренившимися предрас… с устоявшимся мнением.

– Отлично! Это будет просто замечательно.

Они договорились о времени, и дом Пауло почувствовал облегчение, уверенный, что в ходе свободного обмена идеями пропасть между монахом-христианином и мирянином, исследователем природы, уменьшится. Корноэр уже этому поспособствовал, разве не так? Больше общения, а не меньше – вот лучший способ борьбы с трениями. И тогда мутная завеса сомнений, недоверия и нерешительности рассеется. Тон увидит, что его хозяева не столь уж упрямые реакционеры, как он подозревал.

Пауло устыдился своих прежних страхов. «Господь, будь терпелив с глупцом, действующим из лучших побуждений!» – взмолился он.

– Только не забывайте офицеров и их наброски, – напомнил ему Голт.

20

Стоя за лекторием в трапезной, чтец нараспев произносил объявления. В свете свечей белели лица множества монахов, которые неподвижно стояли за своими табуретами и ждали, когда начнется ужин. Голос чтеца гулко звучал в трапезной, высокие своды которой терялись в мрачных тенях над островками света на деревянных столах.

– Его преподобие отец аббат приказал объявить, что на сегодняшнюю вечернюю трапезу правило воздержания отменяется. Как вы, возможно, знаете, у нас будут гости. Всем монахам и послушникам дозволено присутствовать на сегодняшнем пиру в честь тона Таддео и его спутников. Разрешено есть мясо. Говорить во время трапезы – тихо! – не возбраняется.

В рядах послушников раздались негромкие звуки, похожие на подавленные крики радости. Блюда еще не принесли, однако вместо обычных мисок с кашей появились большие подносы – и этот намек на пиршество разжег аппетиты. Знакомые кувшины для молока остались в кладовой, а их место заняли лучшие чаши для вина. По полу разбросали розы.

Аббат остановился в коридоре и подождал, пока монах закончит читать. Он посмотрел на стол, накрытый для себя, отца Голта, почетного гостя и его спутников. Очевидно, на кухне просчитались. На столе восемь приборов. Три офицера, тон со своим помощником и два священника – это семь. Неужели отец Голт пригласил брата Корноэра сесть вместе с ними?..

Чтение объявлений закончилось, и дом Пауло вошел в трапезную.

– Flectamus genua[73], – произнес чтец.

Ряды монахов в рясах по-военному четко преклонили колена, и аббат благословил свою паству.

– Levate[74].

Монахи встали. Дом Пауло занял место за особым столом и оглянулся на дверь.

Голт должен был привести гостей. Раньше пищу приезжим подавали в гостевом домике, а не в трапезной, чтобы монахам не приходилось делить с ними свою скудную трапезу.

Когда пришли гости, аббат поискал взглядом брата Корноэра. Монаха с ними не было.

– Зачем восемь приборов? – шепнул он отцу Голту, когда они заняли свои места.

Голт с непроницаемым выражением лица пожал плечами.

Ученый сел по правую руку от аббата, остальные разместились ближе к концу стола, оставив место слева от аббата пустым. Он повернулся, чтобы пригласить Корноэра, однако чтец приступил к проскомидии раньше, чем дом Пауло поймал взгляд монаха.

– Oremus[75], – сказал аббат, и ряды монахов поклонились.

Во время молитвы кто-то тихо проскользнул на место слева от аббата. Дом Пауло нахмурился, но не поднял взгляд, чтобы установить личность виновника.

– …et Spiritus Sancti, Amen[76].

– Sedete[77], – провозгласил чтец, и монахи стали рассаживаться.

Аббат неодобрительно повернулся к человеку слева от него.

– Поэт!..

Нежная фиалка экстравагантно поклонилась.

– Добрый вечер, господа, ученый тон, именитые гости, – торжественно произнес Поэт с улыбкой. – Что у нас на ужин? Жареная рыба и мед в сотах в честь воскрешения, которое предстоит нам? Или вы, господин аббат, наконец-то зажарили мэра деревни?

– Кое-кого я действительно хотел бы зажарить…

– Ха! – молвил Поэт и учтиво повернулся к ученому. – Тон Таддео, здесь превосходно готовят! Вам следует чаще к нам присоединяться. Полагаю, в гостевом домике вас кормили только жареными фазанами и скучной говядиной. Стыд и позор! Надеюсь, что брат-повар сегодня готовил с обычным пылом. Ах… – Поэт потер руки и с голодным видом усмехнулся. – Может, сегодня нам подадут ложную свинину и маис а-ля монах Джон?

– Звучит заманчиво, – сказал ученый. – А что это?

– Жирный броненосец с обжаренной кукурузой, сваренные в ослином молоке. Обычное воскресное блюдо.

– Поэт! – рявкнул аббат и добавил, обращаясь к тону: – Прошу прощения. Его сюда не приглашали.

Ученый оглядел Поэта с отстраненным любопытством.

– Не извиняйтесь. У милорда Ханнегана тоже есть шуты, такая разновидность людей мне знакома.

Поэт вскочил с табурета и низко поклонился тону.

– Господин, позвольте вместо этого мне извиниться за аббата! – вскричал он с чувством.