Гимн Лейбовицу

Запасы воды у брата Фрэнсиса были очень скромные, и поэтому он страдал от обезвоживания – но, несмотря на это, его рот мгновенно наполнился слюной. Послушник не мог отвести взгляд от руки, протягивавшей ему пищу. Вселенная схлопнулась; в ее геометрическом центре теперь парили посыпанный песком ломоть темного хлеба и кусок бледного сыра. Некий демон приказал мышцам левой ноги шагнуть вперед. Затем демон вселился в правую ногу, чтобы поставить ее перед левой, и каким-то образом заставил его правую грудную мышцу и правый бицепс сократиться, чтобы рука коснулась кисти паломника. Пальцы ощупали пищу – кажется, они даже почувствовали ее вкус. Измученное голодом тело невольно содрогнулось. Брат Фрэнсис закрыл глаза и увидел господина аббата: тот смотрел на него с яростью и потрясал кнутом. Когда послушник пытался представить себе Святую Троицу, то Бог Отец постоянно принимал облик аббата – который, как казалось Фрэнсису, всегда был рассержен. Позади аббата горел костер; и из пламени умирающий великомученик Лейбовиц смотрел на своего постящегося протеже, застигнутого на попытке взять сыр.

Послушник снова содрогнулся.

– Apage Satanas![2] – зашипел он, отскочив назад и уронив пищу. Затем выхватил из рукава крошечный флакон со святой водой и окропил ею старика, который в помутившемся от жары сознании послушника на миг предстал в образе дьявола.

Неожиданное нападение на Силы Тьмы и Искушения не привело к сверхъестественным результатам, а вот обычные результаты появились ex opere operato. Паломник-Вельзевул не превратился в облако серного дыма, зато, издав булькающий звук, побагровел и бросился на Фрэнсиса с леденящим кровь воплем. Путаясь в своем одеянии, послушник бежал, уворачиваясь от ударов посоха, увенчанного шипом; отверстия в его теле не появились только потому, что паломник забыл надеть сандалии, и его рывок перешел в череду прыжков. Казалось, внезапно он ощутил, что под его босыми ногами находятся раскаленные камни. Старик остановился, о чем-то задумавшись. Когда брат Фрэнсис оглянулся, у него сложилось четкое ощущение, что обратно к прохладному камню паломник возвращается, прыгая на кончике большого пальца одной ноги.

Брат Фрэнсис устыдился того, что его пальцы все еще пахнут сыром, и вернулся к работе, которую сам себе и назначил. Паломник тем временем остужал ноги в песке и утолял свой гнев, время от времени бросая в юного послушника камни, если тот появлялся в поле зрения. В конце концов старик устал и вернулся к поеданию хлеба и сыра и лишь изредка замахивался и ворчал.

Послушник бродил среди руин и время от времени возвращался к центральной точке своего проекта, с болезненным усилием прижимая к груди огромный камень. Паломник следил за тем, как брат Фрэнсис берет камень, измеряет его ладонью, отвергает, тщательно выбирает другой, вытаскивает из-под груды обломков, а затем, ковыляя, уносит. Один камень он уронил, пройдя лишь несколько шагов, после чего внезапно сел на землю и согнулся в три погибели – похоже, для того, чтобы не потерять сознание. Немного отдышавшись, Фрэнсис встал и доставил камень к месту назначения, катя его по земле.

Солнце обрушивало полуденные проклятия на иссохшую землю, накладывая анафему на все, в чем есть влага. Несмотря на жару, Фрэнсис продолжал трудиться.

Запив остатки покрытых песком хлеба и сыра водой из бурдюка, паломник надел сандалии, с кряхтением поднялся и захромал в сторону развалин – туда, где трудился послушник. Заметив приближение старика, брат Фрэнсис отбежал на безопасное расстояние. Паломник в шутку замахнулся на него посохом, но, кажется, его больше интересовала не месть, а каменная кладка. Он остановился, чтобы осмотреть работу юноши.

У восточной границы руин брат Фрэнсис выкопал неглубокую траншею. Заступом ему служила палка, а лопатой – собственные руки. В первый день Великого поста он соорудил над траншеей крышу из веток кустарника, а ночью спрятался в ней от пустынных волков. Однако чем дольше длился его пост, тем больше оставалось следов его присутствия, и они привлекли к себе чрезмерное внимание волков. По ночам, когда догорал костер, зверюги скребли крышу над траншеей.