Гимн Лейбовицу

Он услышал, как она забормотала за решеткой, и быстро, на выдохе, произнес формулу отпущения грехов: «Te absolvat Dominus Jesus Christus; ego autem eius auctoritate te absolvo ab omni vinculo…Denique, si absolvi potes, ex peccatis tuis ego te absolve in Nomine Patris…»[128]

Не успел Зерки закончить, как сквозь плотную занавесь исповедальни вспыхнул свет. Он становился все ярче и ярче, и в конце концов в исповедальне стало светло, словно в ясный полдень. Занавесь задымилась.

– Подождите, подождите! – зашипел он. – Подождите, пока не погаснет.

– …подождите, подождите, подождите, пока не погаснет… – эхом отозвался странный голос за решеткой.

– Миссис Грейлс? Миссис Грейлс?

– Я никогда не хотела… Никогда не хотела… никогда не любила… Любовь… – У нее заплетался язык. Голос был сонный; совсем не таким она отвечала ему недавно.

– Бегите! Быстрее!

Зерки не стал выяснять, услышала она его или нет. Он выскочил из исповедальни и побежал к репозиторию. Свет немного потускнел, но все еще обжигал кожу полуденным жаром. Сколько секунд осталось? Церковь заполнилась дымом.

Он прыгнул в святая святых, оступился на первой ступеньке, решил, что это сойдет за коленопреклонение, и подошел к алтарю. Затем лихорадочно схватил дароносицу с телом Христовым из ковчега, снова преклонил колени и побежал к выходу.

Здание обрушилось.

Когда Зерки очнулся, по пояс погребенный, вокруг висела пыль. Он лежал на животе. Одна рука была свободна, вторую придавили обломки. Свободная рука еще сжимала дароносицу, но при падении с нее слетела крышка, и несколько облаток высыпалось.

Вынесенный взрывной волной из церкви, он видел останки розового куста, попавшего под камнепад. На одной ветви остался цветок. Сорт Rose Armenians[129]. Лепестки обуглились.

В небе громко ревели двигатели, и сквозь пыль мигали голубые огоньки. Поначалу аббат не чувствовал боли. Он попытался повернуть голову и увидеть громадину, которая уселась на него, но затем ему стало больно. Глаза заволокло пеленой. Он негромко вскрикнул. Лучше не смотреть. Пять тонн камней удерживали то, что осталось от него ниже пояса.

Осторожно двигая рукой, он стал собирать облатки, которые грозил унести ветер. «Как бы то ни было, Господи, но я пытался. Кого-нибудь нужно соборовать? Если да, то им придется меня тащить. Вот только остался ли кто-нибудь?»

Чудовищный рев заглушал любой голос.

Струйка крови заливала глаза. Зерки вытер ее рукой, чтобы не запачкать облатки. «Не та, кровь, Господи – моя, не Твоя. Dealba me[130]».

Он вернул рассыпавшееся Тело Христово в дароносицу, но несколько облаток еще осталось. Он потянулся за ними и снова потерял сознание.

– Иисус, Мария, Иосиф! На помощь!

Донесся ответ, далекий и еле слышный за воем небес. Это был тот же мягкий, странный голос, который он слышал в исповедальне. И голос снова повторил его слова:

– Иисус-мария-иосиф-на-помощь…

– Что? – крикнул он.

Зерки позвал несколько раз; ответа не было. Стала оседать пыль. Он закрыл дароносицу крышкой, чтобы пыль не смешалась с облатками. И лежал с закрытыми глазами, не шевелясь.

Проблема заключалась в том, что священник должен следовать совету, который он давал остальным. Природа возлагает на тебя только такой груз, который ты способен нести. «Вот что я получаю за то, что передал ей слова стоика, прежде чем передать ей слова Бога».

Боль была слабой… даже не боль, а зуд в той части тела, которая оказалась под обломками. Он пытался почесаться, но пальцы наткнулись на камень. Он какое-то время царапал его, затем вздрогнул и убрал руку. Зуд сводил с ума – сигнализировали нервы, подавали глупые требования почесать тело. Он чувствовал себя униженным.

«Ну, доктор Корс, откуда вы знаете, что зуд меньшее зло, чем боль?»

Эта мысль насмешила его. От смеха он внезапно потерял сознание и вынырнул из темноты под звук чьих-то криков. Внезапно Зерки понял, что кричит он сам. Ему стало страшно. Зуд стал невыносим, но крики были от чистого ужаса, а не от боли. Дышать было трудно. Мучения он вынести мог; ужас возник после того, как он в очередной раз почувствовал вкус чернильной Тьмы. Тьма нависла над ним, она вожделела его – огромная голодная тьма, пожирательница душ. Можно терпеть боль, но не эту Страшную Тьму. Либо в ней есть то, что не имело права существовать, либо здесь у него еще оставались дела. Если он покорится Тьме, то уже ничего не сможет сделать или исправить.