Гимн Лейбовичу (Страсти по Лейбовицу)

Ученый покраснел.

— Скажите мне, — продолжал нунций, — почему, если забыть о бандитах, вы настаиваете на том, чтобы эти документы привезли сюда, вместо того, чтобы поехать в аббатство самому?

— Самая лучшая причина, на которую вы можете сослаться в письме к аббату, это то, что экспертиза документов, произведенная в аббатстве, не будет иметь достаточной силы для светских ученых.

— Значит, ваши коллеги могут подумать, будто монахи вас провели?

— Ммм… может случиться и так, но вот что особенно важно: если они будут привезены сюда, их сможет изучить каждый, кто способен высказать достаточно квалифицированное суждение. И все доны, приехавшие из других княжеств, также смогут посмотреть их. Но мы не можем на полгода перенести весь коллегиум в юго-западную пустыню.

— Ваша точка зрения мне ясна.

— Вы направите просьбу в аббатство?

— Да.

Дон Таддео, казалось, был удивлен.

— Но это будет ваша просьба, не моя, — продолжал монах. — И я должен честно сказать: не думаю, чтобы дон Пауло, аббат, сказал «да».

Дон, однако, выглядел удовлетворенным. Когда он ушел, нунций вызвал к себе секретаря.

— Ты отправишься в Новый Рим завтра, — сказал он ему.

— Через аббатство Лейбовича?

— Через аббатство проедешь на обратном пути. Отчет для Нового Рима не терпит отлагательств.

— Да, мессир.

— В аббатстве скажешь дому Пауло: «Шеба[80] думает, что Соломон придет к ней». Преподнесешь подарки. А затем плотнее закроешь уши. Когда его гнев утихнет, возвращайся назад, чтобы я мог сказать дону Таддео «нет».

13

В пустыне время идет медленнее, заметить его течение нелегко. Два времени года миновали с тех пор, как дом Пауло отказал в просьбе, пересекшей Равнину, но дело окончательно уладилось только несколько недель назад. Да и уладилось ли? Тексаркана была явно недовольна результатом.

На закате аббат расхаживал вдоль стены аббатства, его невыбритая челюсть выдавалась вперед, словно старый утес, обросший мхом и готовый противостоять стихиям меря случайностей. Ветер пустыни белым флагом развевал его волосы, плотно обтягивал рясу вокруг сутулой фигуры аббата, делая его похожим на иссохшего Иезекииля, правда, с округлым маленьким животиком. Аббат прятал свои грубые руки в рукава рясы и время от времени поглядывал на пустыню, на видневшееся вдали местечко Санли-Бувитс. Монахи, встречавшиеся ему на пути, с удивлением посматривали на старика, мерившего шагами землю вдоль стены. Последнее время настоятель пребывал в дурном расположении духа, чем давал повод для самых различных предположений. Шептались, будто вскоре бразды правления в аббатстве святого Лейбовича перейдут к новому аббату. Поговаривали, что старик плох, очень плох. Все знали: если аббат услышит эти перешептывания, то шептуны будут немедленно вышвырнуты за монастырскую стену. Аббат слышал, но делал вид, что ничего не замечает. Он сознавал, что шептуны правы.

— Прочти мне его снова, — внезапно обратился он к монаху, что неподвижно стоял неподалеку от него. Капюшон монаха качнулся в сторону аббата.

— Какое, домине? — спросил он.

— Ты знаешь, какое.

— Да, мой господин.

Монах долго копошился в одном из рукавов рясы, отягощенном солидной пачкой бумаг и писем, пока не нашел то, что нужно. К свитку был прикреплен ярлык: Subimmunitate apostolica hoc supposition est. Quisquis nuntmm molestare audeat, ipso facto excommunicetur.

Det: R'dissimo Domno Paulo de Pecos, AOL, Abbat,[81] (монастырь братьев-лейбовичианцев, в окрестностях местечка Санли-Бувитс, что в Юго-Западной пустыне, империя Денвер), cui saratem dicit: Marcus Apollo. Papatiae Apocrisarius Texarkanae.[82]

— Да, это самое. Прочитай мне его, — сказал аббат нетерпеливо.

— Accedite ed eum…[83]

Монах осенил себя крестом и пробормотал обычное благословение текста, которое произносилось перед чтением или письмом с такой же пунктуальностью, как и благословение пищи. Сохранение грамотности и знания в течение темного тысячелетия было главной задачей братьев ордена Лейбовича, и этот маленький ритуал неизменно напоминал об этой задаче.

Окончив благословение, монах развернул свиток против солнечных лучей, так что тот стал прозрачным.

— Jterum oportet apponere tibi crucem ferendam, amice[84]… Он читал чуть нараспев, выхватывая слова из цветистого леса фраз. Аббат прислонился к парапету и слушал, наблюдая за канюками, которые кружились над столовой горой Последнего Прибежища.