— Лови момент. Скоро шансов у тебя не будет. Родичи «маэстро» забирают у нас и эту работу.
—
Он покачал головой.
— Я не знаю, чем. Я умею только играть, больше ничего.
— Глупости. Уже завтра я подыщу тебе работу.
— Где?
— У Смитфилда, в отделе доставки заказов. Они там охотно берут на работу старых актеров.
— Нет, — отрезал он.
— Не спеши, Торни. Это дело новое. Фирма расширяется.
— Да ну?
— «Автодрама в каждый дом. Двухметровая сцена в каждой гостиной. Миниатюрные манекены, высотой двадцать пять сантиметров. Централизованный „маэстро“-сервис. Большой театр в вашем доме. Простое подключение с помощью концентрического кабеля. Позвоните Смитфилду, и узнаете подробности.» Ну как, здорово звучит?
Он холодно посмотрел на нее.
— Самая большая сенсация в шоу-бизнесе со времен Сары Бернар, — заметил он сухо.
— Торни! Не будь таким злюкой.
— Извини… Но что здесь нового? Автодрама уже давно завоевала телевидение.
— Я знаю, но это же совершенно другое. Дети будут на седьмом небе. Но этому еще надо сделать рекламу, прежде чем ставить на поток.
— Прости, но тебе следовало бы знать меня получше.
Она пожала плечами, устало вздохнула и закрыла глаза.
— Да, верно. Ты — исполнитель характерных ролей, идеалист, жупел для любого театрального директора. Ты не можешь играть роль, не живя ею, и не можешь ею жить, не веря в нее. Продолжай в том же духе и скоро умрешь с голоду. — Она сказала это со злостью, но он почувствовал, что за этим крылось невольное восхищение.
— Ничего, как-нибудь выживу, — сказал он и добавил про себя: «После вечернего представления».
— Я ничем не могу помочь?
— Можешь. Дай мне роль. Я мог бы заменять вышедший из строя манекен.
— Ты знаешь, я бы доверила тебе это, — сказала она после недолгого молчания.
— А почему бы нет. — Он пожал плечами.
Она в раздумье посмотрела на свои колени.
— Хм, это выглядело бы классно. Настоящий актер, инкогнито выступающий в автодраме.
— Так уже делают в некоторых комедиях.
— Да, но зрители знают об этом, и контраст придает спектаклю особый колорит. Если куклы находятся на сцене вместе с людьми, они выглядят слишком гибкими, слишком ловкими, словом, какими-то гуттаперчевыми. Без людей это так не бросается в глаза.
— А если зритель не предупрежден…
— Мне интересно, догадались бы они или нет. Конечно, какое-то различие они бы отметили, — улыбнулась Жадэ.
— Они бы решили, что это интерпретация «маэстро».
— Возможно, — согласилась она. — С условием, что человек, играющий с ними на сцене будет осторожен и сумеет приноровиться к токоносителям.
— И если б этим можно было провести критиков, — кисло усмехнулся он.
— Какой-нибудь осел назвал бы это «вопиюще нереалистичной интерпретацией» или «явно бьющим в глаза автоматизмом», могу поспорить. — Она посмотрела на свои туфли.
— Но бессмысленно делать что-либо подобное, — продолжала она изменившимся голосом. — «Маэстро» способен обеспечить лучшую постановку, чем любой режиссер.
Эти ее слова отозвались такой болью в душе Торнье, что он даже застонал. Она глянула на него и рассмеялась.
— Не страдай так, Торни. Автодрама держит публику на том уровне, на котором она сама хочет быть.
— Но…
— Точно так же, — продолжала она, — как это делало большинство прежних театров.
— Но…
— Не смотри на меня такими страшными глазами, Торни. Это никакое не издевательство. Я не имела в виду истинный театр. Если тебе нужен такой, поезжай в Европу. — Она встала. — Единственное, что противно в автодраме, так это то, что она прочно настроена на уровень восприятия слабоумных, но в дешевом шоу-бизнесе сроду по-другому не бывало. Это приходится принимать, даже если не нравится. — Она улыбнулась и погладила его по щеке, — Жаль, что я тебя расстроила. Чао, Торни. Всего хорошего.
Он перебирал в кармане холостые патроны и смотрел в пустоту. Неужели все они напрочь потеряли гордость? И Жадэ тоже продала свои принципы, да еще и по дешевке. А он всегда был уверен, что она против своей воли была вынуждена пойти на компромисс, чтобы не умереть с голоду. А она, оказывается, всерьез полагает, будто «маэстро» постановка удается лучше, чем человеку…
Нет. Она говорила все это лишь затем, чтобы упростить положение вещей, чтобы оправдать то, что она делает. Он вздохнул, закрыл дверь и достал из шкафа старый сценарий. Руки у него дрожали.
Когда он вышел из комнаты, он уже не был домашним рабом Д’Уччии, шутом и мальчиком для битья. Он был Райеном Торнье, звездой, героем многочисленных театральных триумфов, превозносимым критикой и любимым публикой, уверенным в блестящем будущем. Закрыв за собой дверь склада реквизита, он легким шагом пошел по опустевшему коридору. В руке он нес щетку, одет был в грязный комбинезон, но ведь это уже был лишь маскарад.
Манекен Пелтье уродливой кучей лежал на сцене. Техники и постановщики возбужденно спорили, обступив куклу. Райен Торнье прислушивался к разговору с равнодушным выражением лица.
— Я не знаю…
— Нет, пока нельзя сказать…