Гимн крови

Нам пришлось буквально тащить Мону по улицам Французского квартала. Она впадала в восторг, созерцая радужно переливавшиеся пятна бензина в грязных лужах, замирала при виде экзотической мебели в витрине Хервитс Минц, любовалась выставленными в антикварных магазинах поношенными стульями с позолотой. Не могла отвести взгляда от огромных квадратных лакированных фортепьяно или от лениво проезжавших грузовиков, выпускавших белые струйки пара из изогнутых кверху труб, рассматривала смеющихся смертных, шагавших по узким тротуарам с обожаемыми младенцами на руках, которые крутили головами, пялясь на нас. Заглядывалась на старых черных мужчин, ради денег игравших на тенор-саксофонах. Мы в избытке насыпали им мелочи, а она остановилась перед автоматом с хот догами, которые ей больше были не нужны, но на которые она могла глазеть, нюхать, чтобы потом, ненадолго остановившись, швырнуть один из них в мусорную корзину. И, конечно же, всюду мы притягивали внимание, в несвойственной вампирам манере. Квинн, который был выше всех, мимо кого мы проходили, и, возможно, раза в четыре красивее, с его изящным лицом и всем прочим, что я уже описывал, и Мона с волосами, летевшими перед нами, торопливо убегавшая вперед. Ленивые вечерние толпы расступались перед ней и смыкались после нее, будто она была посланницей небес. Она оборачивалась к нам, пританцовывала, стучала каблучками и притопывала, как танцор фламенко; позволяла воротнику из перьев распахиваться, сползать вниз, чтобы снова натянуть его на плечи. А затем, ловя свое изображение в окнах витрин, сбегала на боковые улочки, пока мы не схватили ее, не взяли под свою опеку и больше уже не выпускали.

Когда мы добрались до моего особняка, я дал двести долларов смертным телохранителям, потерявшим дар речи от счастья, но, сойдя с Квинном с проезжей части дороги, мы обнаружили, что Мона ускользнула. Мы не замечали этого пока не дошли до сада во внутреннем дворике, и я уже готовился разразиться восторженной речью по поводу фонтана с херувимами и всевозможными тропическими чудесами, расцветшими в окружении ухоженных кирпичных стен.

Я почувствовал, что она далеко. Дело представлялось непростым. Я не могу читать мысли своих творений, но ведь я чувствую бога, разве нет?

— Мы должны найти ее, — сказал Квинн.

Он тут же приготовился ее защищать.

— Ерунда, — сказал я. — Она знает, где мы. Она хочет побыть одна. Оставь ее. Пошли. Поднимемся наверх. У меня больше нет сил. Мне следовало найти жертву. И теперь у меня нет никакого желания разбираться с этой дурацкой ситуацией. Мне необходимо отдохнуть.

— Ты серьезно? — спросил он, проследовав за мной вверх по железной лестнице. — А что если с ней что-нибудь случится?

— Нет. Она знает, что делает. Говорю тебе. Мне необходимо отоспаться. Это не из эгоизма, братишка. Я совершил Темный обряд этой ночью и позабыл подкрепиться. Я устал.

— Ты действительно думаешь, что с ней все в порядке? — вопрошал он. — Я не понимал, что ты устал. Я должен был понять. Я схожу, поищу ее.

— Нет, не надо. Пошли со мной.

Квартира была пуста. Никаких таинственных существ. И никаких призраков.

В гостиной было чисто, вся пыль вытерта, я чувствовал запах духов убиравшей здесь женщины. Я мог ощутить даже запах ее крови. Конечно же, я никогда не видел ее. Она приходила при свете солнца и делала свою работу достаточно хорошо, чтобы я оставлял для нее большие суммы денег. Мне нравится платить. Именно для этого я держу наличные. Я положил для нее на стол сотню.

В этой квартире полно столов, подумал я. Они повсюду. Наверное, в каждой спальне имеется по маленькому столику. Зачем так много?

Квинн был здесь только раз. И при довольно прискорбных обстоятельствах. Теперь его внезапно поразили картины импрессионистов, которые действительно были божественны.

Это был недавно приобретенный мною и весьма мрачный Гоген, как-то попавшийся мне на глаза. Мне прислали картину буквально несколько дней назад. Квинна она зацепила тоже.

Как обычно я прошелся по верхнему фойе, заглядывая по пути в каждую спальню, как будто действительно видел в этом необходимость, как бы с намерением убедиться, что никого нет дома. Здесь слишком много мебели. И недостаточно картин. Очень много книг. Чего действительно не хватало в коридоре, так это Эмиля Нольде. Когда бы мне добраться до немецких экспрессионистов?

— Я думаю, мне следует сходить за ней, — сказал Квинн. Он следовал за мной, благоговейно оглядываясь, но думая только о Моне, без сомнения отслеживая каждое ее движение.

Передняя гостиная. Фортепьяно. Теперь здесь нет фортепьяно. Должно быть, я велел его убрать. Но разве мы не прошли мимо отражения старинного фортепьяно в окне? Внезапно мне безумно захотелось сыграть на фортепьяно, воспользоваться своим вампирским даром и вонзиться в клавиши. Это все отзвуки концерта Бартика насиловали мой мозг, и преследовало воспоминание о жутких танцорах, двигавшихся под музыку.

Ах, пусть же все будет по-человечески.

— Мне кажется, я должен привести ее, — сказал Квинн.