Гильза с личной запиской

Вообще-то, если честно, госпитали, которые располагались дома, в Союзе, всегда переворачивали жизнь людей, получивших ранения, вносили поправки, что-то изменяли, что-то добавляли, что-то урезали, поэтому многие раненые старались лечиться в самом Афганистане, не выезжая в Союз, в госпитале сороковой армии. По одной причине – здесь они находились среди своих, ничего и никого не стеснялись, поэтому и выздоравливали в два раза быстрее, чем где-нибудь в Калинине, в Томске или в Москве.

Тот день нарисовался пасмурный, с серыми, словно бы присыпанными пороховой копотью, рваными облаками, низко ползущими над землей, кое-где даже вообще оставляющими на макушках деревьев клочья своей плоти, очень схожей с ватой, вышедшей из употребления.

Дневной свет был заменен электрическим, поэтому госпиталь плыл по темному, колеблющемуся, как дым, пространству подобно торжественно сияющему круизному кораблю, ни мрак, ни темнота ему не были страшны.

В палату, где лежал Боганцов, заглянул капитан Ходаков, человек смешливый, выполнявший в отделении роль и воспитателя, и психолога, и утешителя, если кому-то из раненых было горько, и няньки для новичков, только недавно начавших солдатскую службу и попавших в беду, – такие люди, как капитан, в любом учреждении нужны – и в военном, и в сугубо гражданском.

Увидев кровать Боганцова пустой, он вопросительно и одновременно строго приподнял одну бровь – таким капитан бывал редко, подбородком повел в сторону пустой кровати.

– Куда подевали героя, бойцы?

Объяснять, в каких краях скрылся сержант, не пришлось, Боганцов появился в палате до «разборки полетов», увидев начальство, сомкнул растрепанные задники больничных тапочек. Капитан заулыбался так, что улыбка его была видна даже со стороны затылка, и не только затылка, но и со спины, потряс руку сержанту, как равному по званию.

– Сегодня в госпиталь пришла новость, Игорь Игоревич, – специально для вас, – торжественным, как перед строем, голосом, на «вы», сообщил капитан; давно к Боганцову не обращался таким тоном, у него даже в висках сделалось тепло, – из города Ижевска, где живет конструктор автоматов генерал Калашников. Автомат ваш привезли из Афганистана и передали в музей завода.

– За что же такая честь, товарищ капитан? – не выдержал Боганцов. – Я угробил автомат, не сберег, виноват…

– Зато автомат показал такую живучесть, какую не имеет ни одно оружие в мире. А поскольку вы имеете к этой истории прямое отношение, от имени генерала Калашникова вам велено объявить благодарность.

От неожиданности Боганцов даже забыл, какие ответные слова должны звучать в таких случаях, вновь вытянулся и пришлепнул друг к дружке разбитые пятки шлепанцев, Ходаков все понял, улыбнулся вольно, раскрепощенно, так, что улыбка была видна со спины, – фирменная улыбка была у капитана, ничего не скажешь, позавидовать можно.

Собственно, Боганцов и завидовал капитану, он так улыбаться не умел, чему-чему, а этому делу надо обучаться специально. Афганистан же учит вещам совершенно иным.

– Но это еще не все, – сказал Ходаков и, гася улыбку на лице, признался: – Люблю приносить людям хорошие новости… Еще генерал Калашников распорядился передать вам зеленый автомат с именной табличкой конструктора. Вы знаете, что такое зеленый автомат?

– Конечно.

– А я не очень.

– Это небольшая серия автоматов, которые выдают только пограничникам… Оружие с пограничным оформлением.

– А я и не знал, – укоризненным тоном (он укорял самого себя) произнес капитан и виновато развел руки в стороны. – Век живи – век учись… И все равно неучем помрешь. Увы!

Ну, это капитан напрасно наговаривал на себя, он – очень даже современный, грамотный офицер, и человек грамотный – знал, нужно ли солдату в походе иметь при себе пару головок чеснока, можно ли, положив пушку набок, по кривой траектории стрелять за угол дома, в каких краях зима бывает зеленой и еще несколько сотен разных иных премудростей, совершенно неведомых другим людям.

Другим неведомо, а Ходакову ведомо. Он вообще относился к категории командиров, которые от бойцов не прячут личную посылку с вкусностями, присланную мамой из дома, и солдата, чтобы прощупать минное поле, не посылают впереди себя – пойдут прежде сами.

– Что вы, что вы, товарищ капитан… – смущенно пробормотал Боганцов.

– В общем, пляшите, Игорь Игоревич, – не сбавляя вежливого великосветского, очень обходительного тона, произнес Ходаков, – это праздник не только для вас – для всего отделения.

Хорошие новости прибавляют здоровья, это закон, хоть и не мог Боганцов еще плясать – не зарубцевались афганские метки, – а пару раз мягко притопнул матерчатыми шлепанцами, потом добавил еще пару притопов: весть была действительно хорошая… Про тех, кому генерал Калашников отписывал зеленые автоматы, обязательно писали газеты, так что, возможно, напишут и о старшем сержанте Боганцове.

Добрый день выдался однако, несмотря на скоростной полет рваных темных облаков над землей и холодную морось, заполнившую пространство, от которой ныли раны и немели кончики пальцев.