Гилгул

– Саша, у тебя появилась другая женщина? Кто она? Я имею право это знать! Где ты с ней познакомился? Откуда она взялась? «Ну да, – подумал Саша. – Конечно. Иной беды для них не существует. Почему бы ей не спросить: «К тебе что, приходил Ангел?» Нет. Выше соперницы они не поднимаются. Почему? Разве мы что-то обещали друг другу? Нет. Разве клялись в вечной любви? Тоже нет. Так какие же претензии к нему, Саше? Даже если и появилась бы другая женщина. Разве такое не случается сплошь и рядом? Разве они не люди?»

– Нет, – ответил он, вздохнув. – У меня нет другой женщины.

– Я тебе не верю, – упавшим голосом сказала она и шмыгнула носом. – Я тебе не верю. Ты врешь. У тебя появилась другая.

– Я никогда не вру! – вдруг рявкнул он и стукнул кулаком по столу. Да так, что подскочила миска с оставшейся парой котлетин. – Я не вру! Уясни это! Когда вам говоришь правду – вы не верите! Когда лжешь – верите и очень охотно. Татьяна, в чем дело? Что случилось? Это из-за котлет? Но я сказал тебе правду! Ко мне пришел приятель! Мы выпили кофе, поболтали! Он любит готовить! Взял и пожарил котлеты, чтобы фарш не заветривался! Что здесь страшного-то, я не понимаю? Она несколько секунд смотрела на него. В глазах ее стояли слезы.

– Дурак, – сказала Татьяна. – Я же люблю тебя! Теперь, очевидно, он тоже должен был сказать что-нибудь подобное, потом бы они бросились друг другу на шею, разрыдались, она бы еще раз пять-шесть спросила насчет приятеля-кулинара, а он, соответственно, ответил насчет женщины, а потом они бы отправились в постель и… Но дело-то в том, что не хотел Саша говорить о любви, потому что и сам не знал, любит Татьяну или нет. Скорее нет, чем да. Да и не любил, наверное, никогда. Потому-то и промолчал.

– Все, – упавшим голосом сказала Татьяна. – Я все поняла. Не надо ничего говорить. И не надо меня провожать, – остановила она его. Подхватила со стола сумочку и выбежала в прихожую. Пушечно хлопнула входная дверь. Саша поcмотрел на остатки недоеденной котлеты и швырнул ее в миску. М-да. Нельзя сказать, что его жизнь спокойна и безоблачна. Впрочем, может быть, оно и к лучшему, а? Расставание это с хлопаньем дверью… Погано, конечно, кто спорит, но зато отпала необходимость врать. Иначе бы рано или поздно вопрос встал ребром. И наверное, они бы поженились и маялись потом всю жизнь… Саша вспомнил о Юле, улыбнулся тускло. Заречемся: никаких далеко идущих планов. Хоть и хочется, но предоставим обстоятельствам самим решать, что и когда должно произойти. Саша еще раз вздохнул и поплелся в комнату раздеваться.

***

«По улочкам Иевус-Селима торопливо кралась завернутая в покрывало фигура. Человек оглядывался, беспокоясь о том, чтобы никто не увидел его. Несколько раз ему приходилось останавливаться и прятаться в тени проулков, избегая встреч с солдатами стражи. Оказавшись у стены Скиньи, человек подошел к воротам и, оглянувшись в последний раз, нетерпеливо шлепнул открытой ладонью по занавеси. В тишине ночи ему были отчетливо слышны приближающиеся шаги. Кто-то шел через двор. Человек сдернул покрывало. Отодвинулся занавес, и из Скиньи вырвалась густая волна курения фимиама. В это же время на площади перед Скиньей появилось звено храмовой стражи. Левиты вели пленника. Руки его были завернуты за спину и связаны, под локти просунуто древко копья. Пленник шел, согнувшись в три погибели, едва переступая ногами. Правильнее было бы сказать, что его волокли. В отдернутый занавес Скиньи выглянул левит, посмотрел на пришлеца и кивнул. Они узнали друг друга.

– Тебе нужен Верховный священник Авиафар? – спросил левит. – Подожди. Я позову его. Пленного как раз подвели к Скинье. Когда группа поравнялась с ночным странником, пленник невольно повернул голову. Даже сейчас, сквозь ужас, он почувствовал хоть и слабое, но удивление. Кто отважился, несмотря на все запреты, выйти ночью на улицу? Кто настолько смел, что сам пришел сюда, к Скинье? Да еще в одиночестве. Человек даже не отступил в тень. Похоже, по простоте или по здравому соображению, – попавшие в лапы левитов уже никому ничего никогда не рассказывают, – он не испытывал и тени волнения. Старший узнал его и удивленно прохрипел разбитыми губами:

– Ноэма? Больше он ничего не успел сказать. Через мгновение его втащили в Скинью. Перед взглядом служанки, отразив неяркий свет семиглавого светильника, мелькнули медные бока жертвенника. Служанка успела заметить роги с поблескивающими на них темными каплями крови, несколько горшков для угля, стоящих рядом, а также густо залитое кровью подножье жертвенника. Затем в просвете сформировалась, словно соткалась из воздуха, фигура Авиафара. Теперь он сменил ежедневный ефод на нарядную, голубую, расшитую золотыми гранатовыми яблоками и золотыми же позвонками подирь‹Подирь – вид верхней одежды первосвященника.› и потому выглядел грозно и величаво. Широкой спиной он загораживал проход в Скинью, не позволяя служанке увидеть, что происходит внутри.