Гильфердинг А

Что побудило бамбергского епископа принять на себя такое трудное и опасное дело? Биографы его подразумевают, что это было внутреннее призвание, чуждое всяких сторонних целей и намерений. Оттон хотел достойно завершить свои многолетние труды и старания на пользу христианства и церкви. Действительно, рассматривая внимательно все его действия в Поморье в период первого путешествия, нельзя открыть в них ничего, кроме самой чистой ревности о спасении народов, ходивших во тьме и сени смертной, ни следа какого-нибудь затаенного политического замысла. Было ли это действительно чистое воодушевление христианина, или политическое благоразумие и следствие убеждения, что только при таком образе действия возможен успех - решить трудно. Одно представляется достоверным, что если Оттон, как человек практического, дальновидного ума и не оставался чужд некоторым политическим стремлениям, то они в начале направлены были в пользу польского, но отнюдь не немецкого интереса. Он твердо верил в торжество христианства под державой польского князя и действовал в этом духе, вовсе не помышляя о выгодах немецких. В союзе с Болеславом, поддерживаемый его помощью и силой, Оттон во время первой миссии обходит только ту область, которая хотя и испытала на себе силу польского оружия, но не попала еще в зависимость от Польши; проповедь бамбергского апостола, по мысли Болеслава, кажется, должна была, посредством утверждения и распространения истинной религии, утвердить и упрочить политическую зависимость страны от Польши. Там, где эта зависимость стояла твердо и не подвергалась колебаниям, не было особой необходимости и в действиях Оттона: распространение христианства могло быть приведено в исполнение и местным, польским духовенством. Этим, по нашему мнению, объясняется, почему бамбергский проповедник вовсе не коснулся политически обессиленного восточного Поморья и в Белграде положил предел своей евангельской деятельности. Страна принадлежала к гнезденской епархии, дело христианства здесь уже было предоставлено заботе архиепископа гнезденского. Нам совершенно неизвестны взгляды и мысли Оттона на то, в какой мере Польша могла упрочить насажденное им христианство, организовать и утвердить церковь. Из личного опыта и знакомства с поморскими обстоятельствами он, кажется, мог убедиться в относительной слабости польской власти. Само намерение Вартислава и знатных людей земли устроить в Волыне самостоятельную епископскую кафедру указывало на отношения довольно независимые от поляков; но как бы то ни было, за недостатком времени или по иным соображениям, только Оттон совершенно устранился от дела устройства поморской церкви и предоставил его Болеславу. Через три года Оттон узнал о возвращении к язычеству двух главнейших городов страны, Штетина и Волына. Его известил об этом, кажется, сам поморский князь Вартислав и просил о помощи. Оттон обсуждает предстоящее предприятие с некоторыми славянскими князьями во время государственного съезда в Межиборье и отправляется в путь, но уже не через Польшу, а через земли немецкой церкви, именно - магдебургской епархии. Главным местом действий его служат теперь страны, издавна номинально причисляемые к римско-немецким владениям, но в действительности еще языческие и признающие власть поморского князя, т. е. страны лютичей-черезпенян, лежавшие между рр. Пеной и Одрой. В Узноиме Вартислав назначает общий съезд волостителей земли, на котором постановляется общее принятие христианства. С этого времени Оттон действует рука об руку с Вартиславом и поморской знатью; с их помощью он приводит в крестную веру черезпенян, отвращает новую польскую грозу, готовую разразиться, улаживает раздор между поморским князем и Штетином, возвращает к христианству последний. При всем этом польский авторитет остается как бы в стороне, по крайней мере, в отношении христианства и церкви. Очевидно, что наученный опытом Оттон перестал опираться на непрочную польскую силу и перешел на сторону туземных поморских интересов. Но одних ли туземных? Нисколько не отрицая чистоты намерений и действий поморского апостола, мы полагаем, что мысль его не оставалась чужда и некоторого расчета, что он действовал с ясным сознанием конечной цели, к которой должна была привести насажденная его рукой новая религия, именно к приобретению благодатной страны не только для христианства вообще, но и для немецкой церкви и народности. Дальнейшие события вполне оправдывают эту мысль. Плодами обращения поморян в христианство воспользовался вовсе не тот, кто думал, кто начал и кто так старался об этом, кто ожидал от этого добрых для себя последствий. Болеслав на деле остался ни с чем: "тевтонский бог" покорил поморян не для него, а для своих кровных соплеменников. С введением христианства в Поморье прочной ногой утвердилась немецкая церковь, а с ней - немецкое начало становится основным руководящим началом государственной власти и народного образования. Княжеская власть, поднятая и усиленная новой религией, постепенно усваивает немецкую политику, княжеский род и знать мало-помалу отдаляются от родной славянской национальности и переходят в немецкую; немецкое духовенство и монашество распространяются по всей стране, за ними вслед идут густые толпы немецких переселенцев, привлеченные и природными богатствами края, и разными льготами и привилегиями, которые давались им светскими и духовными властями. Словом, водворение христианства через немецкую миссию неизбежно повлекло за собою утверждение и дальнейшее господство немецкого начала. В высших сферах, в области церковной, политической и правительственной деятельности - славянское Поморье скоро становится немецким герцогством, а в то время только в этих сферах и совершалось собственно историческое движение...