Гигаполис

– Когда мне было двенадцать… – начинаю я. И обрываю себя. С какой стати я буду откровенничать перед этим старым пердуном?!

… В двенадцать лет меня взяли в первый раз. Душной июльской ночью мы с мотобандой «Маргарита», поименованной в честь героини нетленного романа (о которой знали лишь то, что она голая летала верхом на швабре), разбомбили частный супермаркет на окраине Гигаполиса. Товар нас не интересовал: мы вымещали праведный детский гнев на хищнике-богатее, который в одночасье вздул цены на жвачку до недоступных нам пределов. В полном соответствии с гордо носимым нами именем, мы все, соплячки нежнейшего пубертатного возраста, были нагишом и вымазаны светящимся кремом «Фантомика», а швабрами нам служили мотоциклы. Но июльская ночь была слишком коротка, и наряд трассеров прибыл до того, как мы упились сатанинским шабашом… Потом был привод в четырнадцать лет, потом еще, а в пятнадцать с меня срисовали психоэнергетическую схему для постоянного контроля за моим неправильным, социально опасным поведением.

Но спустя полгода умерла мать, и я стала единственной хозяйкой в семье из пяти мужиков, четверо из которых были младше меня, а отец ничем не отличался от них ни по масштабам жизненного опыта, ни по деловой хватке. Когда его вышвырнули с работы по упомянутым причинам, я же стала и единственной кормилицей. Нет, в шлюхи я не подалась: мне нельзя было рисковать, играя в русскую рулетку со СПИДом. И в стриптизерки не годилась, хотя тогда был велик спрос на малолеток. Не вышла ни ростом, ни фигурой. А ведь меня готовы были взять только из-за имени… (Правда, на один видеодиск, сработанный для тайных увеселений сластолюбивой сволочи, угодила. Это у нас, «маргарит», было чем-то вроде проходного балла. К тому же, не бог весть какой, а гонорар. Где-то он сейчас гуляет, этот диск? Поработали там со мной ребятишки, всего пришлось принять…) Я прошла курсы бодигардов[3] и в неполных семнадцать стала самой юной телохранительницей… при женушке хозяина того самого супермаркета, который бомбила в глубоком детстве. Это и открыло мне путь в училище младшего инспекторского состава ДЕПО…

Теперь я зарабатывала достаточно, чтобы двое из оставшихся социально незащищенными моих мужиков – самый младший братишка и по-прежнему неприкаянный отец – ни в чем не нуждались.

Но моя схема, оказывается, все еще болталась в инфобанке ДЕПО. Хотя, думается, не в оперативном его разделе.

И черт с ней.

Да только откуда о ней прознал Серафим?..

А ниоткуда. Видел он мою почти двадцатилетней давности татуировку на плече – готическое «М» в стилизованном венке из омелы. Неважно когда – например, на пляже. И сделал логическое умозаключение. Хотя большого ума тут не требуется… Но глазастый, черт.

– Бедная девка, – говорю я. – Библиотекарша… Сколько ей было?

– Двадцать два.

– Тихая, должно быть, серая мышка. На такую ни один самец не обернется. Шла себе, ни о чем не думала. Ну, может быть, об этом самом… Саше Белом, чьи книжки несла в сумочке.

– О Саше Черном, – поправляет меня Серафим. – Это Андрей был Белый, а Саша – Черный.

– Строила, должно быть, какие-то планы на вечер, – говорю я с нарастающим ожесточением. – И тут из темного переулка выворачивается эта сволочь. Ну что бы ему на меня хоть разок не напасть?! Я бы его кастрировала, его же собственным скальпелем!

Ерголин, прикрыв глаза, нараспев декламирует:

А там, за дверью, костлявый хирург,
Забрызганный кровью, словно пятнистой вуалью,
Засучив рукава,
Взрезает острою сталью…

Мне отчего-то становится жутко.

– Это что у тебя за стихи?!

– Саша Черный. Тот самый.

– Умный ты, Серафим, убиться валенком!

– Не заводись, Индюша… По поводу скальпеля: во-первых, ты практически не передвигаешься пешком, а исключительно на служебном элкаре. Во-вторых, у тебя на лице написаны и твои курсы бодигардов, и инспекторский стаж в ДЕПО, и неутолимое желание кастрировать всякого, кто посягнет на твою девичью честь. При всем старании ты никак не сойдешь за безобидную серую мышку… А в-третьих, переулок был отнюдь не темный, а наоборот, прекрасно освещенный фонарями и рекламой, и достаточно людный. Но никто не уловил момента, когда на тротуаре вдруг оказался пластиковый мешок с телом бедной библиотекарши.

– Уловили, – говорю я сквозь зубы. – Все-то они уловили. И как машина подъехала или, там, элкар подплыл. И как дверца приоткрылась и мешок выпал. И куда потом означенное транспортное средство направилось далее. Да только молчат. Omerta[4]…

Мы сосредоточенно курим. Я болезненно скалюсь, рыская взглядом по сторонам, но глазу не за что всерьез уцепиться – одни только голые стены да кафельный пол. Ерголин же внимательно и как-то по-отечески меня изучает.