Гидеон Плениш

Ему пришлось пройти через ритуал ответов на вопросы, включающий один неприятный момент — неизбежные придирки вездесущего коммуниста. После этого осталось только получить чек, и веселые поминки можно было считать оконченными.

Иногда за представлением следовал ужин. А иногда ничем не выдающиеся личности, которых он даже не заметил в зале, подходили и спрашивали, не желает ли он промочить горло, и везли его в частный дом, где он находил настоящий домашний бар и много пепельниц и, отведя душу в мужском разговоре, стряхивал с себя одурь эстрадного велеречия перед тем, как снова сесть в поезд и ехать дальше. Но сегодня, после церкви на Парсифаль-бульваре, нечего было надеяться попасть в подобный оазис, и, вернувшись в свой номер в отеле, он утешался созерцанием чека, который даже поцеловал, вынув из бумажника, и перспективой разговора с Пиони по междугородному телефону в одиннадцать часов — так у них было заведено, и он никогда не лишал себя этого удовольствия, разве что оказывался в этот час в поезде. Но и тогда он звонил ей, как только приезжал на место — в час ночи, в три часа, все равно. Она неизменно тотчас же просыпалась и радостно ахала, как будто меньше всего на свете ожидала услышать в трубке его голос.

Вот и сегодня…

— Хэлло, детка!

— О, Гидеон! Миленький! Откуда ты?

— Из Наполеона.

— Ну да! Чего ради тебя понесло в такое место?

— Ради восьмидесяти пяти долларов минус двадцать процентов Саламандре.

— Ах ты, моя куколка! Можешь считать, что они уже истрачены. Знаешь, Гидеон, я так по тебе скучаю, так скучаю. В доме так пусто без моего большого медведя, даже Кэрри не спасает, хоть и орет целый день. Как раз сегодня я сидела и думала: был бы ты здесь, пошли бы мы вечером бродить по городу и смеялись бы, как дураки, а потом зашли бы выпить чего — нибудь, а потом в кино и держались бы за руки в темноте. Скажи мне, миленький, как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно. Даже горло ничуть не устало. Правда, не могу того же сказать о заде — знаешь, когда полдня приходится проводить в поезде…

— Фу, Ги-де-он!

— А ты как себя чувствуешь, детка?

— Чудно.

— А Кэрри?

— О, Кэрри просто дуся.

— Ну, надо кончать. Береги себя, моя радость.

— И ты себя береги.

— Обо мне не беспокойся, кошечка. Поцелуй Кэрри за меня. И, пожалуйста, береги себя, и… и… Ах ты, господи, как хотелось бы сейчас быть дома, с тобой! Ну до свиданья, детка, скоро увидимся.

Поезд уходил в 12.30, а в кино на последний сеанс уже нельзя было успеть. До двенадцати он просидел у себя в номере и, чтобы не заснуть, сначала читал журнал «Правдивые признания», затем взялся за биржевую страничку местной вечерней газеты, а после этого несколько раз перечел в том же номере интервью с собственной особой. И, наконец, наступила долгожданная минута, когда можно было запереть чемодан и крикнуть рассыльного, чтобы тот нес его вниз.

Позже, когда он раздевался в спальном вагоне, ему вдруг захотелось снова очутиться в Кинникинике, где каждый вечер он отходил ко сну в исполненном достоинства обиталище декана. Засыпая, он видел перед собой мирную картину обсаженного кленами двора, но вот уже проводник дергал его подушку, и пора было вставать и начинать все сначала, и он знал, что на вокзале уже дежурит очередной патруль культуры в составе трех милых, но решительных дам и чьего-то мужа, а может быть, и преподобный доктор Баури, скрывающийся под другим именем, а за каждой багажной вагонеткой стерегут школьницы-репортерши, и все ждут образцов его остроумия, будь оно проклято.

Он вернулся домой, к радости жены и к удивлению Де-Мойна, не заметившего, что он уезжал, и привез с собой целую кучу чеков, которые пестрым вихрем закружились в воздухе, когда он подбросил их перед восхищенной Пиони. До нового турне оставалось пять блаженных недель, и они решили, не теряя ни минуты, заниматься все это время любовью, играть с Кэрри, ходить по магазинам, пить коктейли и понемногу редактировать журнал — только чтобы не выгнали.

К следующему лету они уже имели на текущем счету тысячу сто долларов, выплатили все — почти все — за новую машину и новейший рояль и даже отложили некоторую скромную сумму для финансовых операций, предусмотрительно доверив ее солидной маклерской конторе. Ибо дело происходило в конце двадцатых годов, и благодаря своим познаниям в экономических науках, своей недюжинной прозорливости и силе воображения доктор и миссис Плениш предвидели экономический подъем, [62]который в ближайшие десять лет мог сделать их миллионерами.

— Не беда, что старый хрыч А. Дж. не доплачивает тебе жалованье, — щебетала Пиони. — Мы и без него получим свой мраморный бассейн.