Гибельной дорогой

Крохотная каюта. Из боковых стен в узкий проход раскладывается кровать или стол с bиnder. Из стены над кроватью раскрывается гардероб. Из стены над столом выезжают полки с личными вещами – напитки, сладости, любимые книги. В короткой стене напротив входа мутная пластмасса туалета и душа. Соседская жизнь не слышна, но стены столь тонкие, что взрывная волна, проникнув в крейсер, мгновенно сомнёт все переборки. И это правильно. Единственный способ выжить в космосе заключён в корабле. Мечтать спастись в скафандре или лёгком катере всё равно, что надеяться пересидеть шторм под водой, захватив полные лёгкие воздуха.

Вода, сотни раз испачканная и очищенная. Моча и кал, выжатые в питьевую воду. Объедки, возрождённые в пищу. Всё облегчает военный крейсер. Все трудности жизни для того, чтоб установить лишний защитный экран, увеличить мощность реактора, добавить ещё одну солнечную батарею, всё для того, чтоб иметь шанс спастись в реальном космическом сражении. В сражении, которого ещё не было за двести лет kosmoera, (спецоперации против pиreйt и подавление бунтов kontеrrиtоrио не в счёт), и, как тогда казалось, не будет никогда.

Общественные зоны «зелени», «еды», бар, тренажёрный зал – всё было подчинено созданию боеготового, слаженного экипажа, в котором дружеские, семейные и любовные узы были несущим каркасом.

Из каюты шесть шагов в пять дверей узкого коридора к лаборатории. В овальной лаборатории по стенам откидные столы рабочих мест. В центре комнаты овальный остров, – банк данных и исследовательская аппаратура. Через четыре часа шаг из лаборатории в шахту лифта и секунда до столовой. Пол часа еды и полтора отдыха. Вновь пять часов в лаборатории. Вечером (сибирской ночью), ужин в столовой, шум в переполненном баре, жар в переполненном спортзале, либо тесная каюта. Я оставался в каюте и снова работал, затем засыпал. Просыпался через шесть часов бодрым, деятельным, неспособным доспать ещё два привычных часа. Ночью мгновенно засыпал, чтобы вновь проснуться за два часа до побудки.

Иногда я садился на balkon и смотрел, как мы плывём в космосе, словно в тёмной воде, усыпанной светящимся планктоном. В эти часы поглощения космосом я успокаивался, волнение работы уходило. Как расслабленный массажем, я засыпал, успокоенный плавным течением космоса. Но через несколько минут просыпался, будто меня будили. Однажды я проснулся под взглядом Кирии.

Он увёл меня в медчасть, где после обследования предложил успокоительные пилюли. Но мы оба знали, что сняв нервное напряжение, мы отключим и источник питания восхитительной работоспособности.

Вечером одного из однообразных дней я вернулся в каюту. Потолок и стены озарил яркий, рабочий, последний перед выходом свет. «Дважды темнее», – свет потускнел. «Ещё темнее», – и каюта погрузилась в вечер, в углах легли тени, потемнел потолок. Тишину разобрало на отдельные клавиши тихое фортепиано. Я высыпал в стакан сухой сок, растворил его тёплой водой из крана в душе, нажатием кнопки откинул от стены кровать и сел на край, упираясь лбом в стену.

С момента старта с орбиты Сибири во мне жило волнение. Волнение необъяснимое, причину которого я искал в семейных переживаниях, в разлуке с детьми, в Елене. Но изучение моих переживаний было скучным; все мысленные ходы и закоулки чувств были известны, как пройденная игра в bиnder. Ничто не мучило меня из семьи. Боль развода пережита. Расставание с детьми после счастливых дней было болезненным, но привычным, было частью работы. Елена жила особо, вне связи с нервным напряжением. Корабельный психолог, просматривая мои сны, произвольно записанные bиnder, расшифровывая мои видения и ответы, извлечённые в гипнотическом обмороке, разбирая эти отпечатки ног вечно неуловимой Психеи, опытный следопыт не находил основания нервозности.