Гибель Светлейшего

«Милый брат мой Казимир!

Накануне своего отъезда из Америки я получил твое письмо, в котором ты интересуешься судьбой брата твоего, не написавшего тебе за семь лет ни одной буквы. Я готов сгореть со стыда, если бы это была правда. Но, дорогой брат, я написал тебе в Лодзь, в Калиш, в Бобруйск, и не моя вина, если почта работает так плохо.

Это письмо я пишу тебе на пароходе «Ангелина», в каюте первого класса, со всеми удобствами, с футбольной площадкой и бассейном, где я могу принять участие в игре и купаться. Но так как ты не получал от меня никаких вестей, я думаю сейчас написать тебе подробно о моей судьбе.

Милый брат мой Казимир! Ты, конечно, знаешь, что в Америку я поехал вместе с Мошкой Кацманом, сыном нашего сапожника. Так вот, мы вполне благополучно добрались до самого Нью-Йорка и даже жили первые месяцы вдвоем. Наш земляк Юшинский, к которому Ян Яныч дал письмо, помог нам устроиться на швейную фабрику. Вот это, скажу тебе, фабрика! Подумай, Казимир, на фабрике две тысячи людей, а шьют они одну пиджачную тройку. Каждые полминуты из фабрики вылетает по готовенькому костюму, который уже выутюжен. Можешь надевать и идти в театр или вешать на вешалку. Так поставлено дело! Мастерская нашего варшавского портного Линевского в сравнении с фабрикой — это плюнуть и размазать. Это все равно, что казенный пруд, в котором мы ловили пескарей, и Атлантический океан, по которому я сейчас еду в каюте первого класса. Должен тебе сказать, что я семь месяцев работал на этой фабрике. Если бы ты знал, что я там делал! Я пришивал к брюкам левую пряжку, а Мошка Кацман обтачивал клапан заднего кармана. И только! Работа не тяжелая, но от нее у меня иногда мутнела голова, и мне казалось, что весь Нью-Йорк ходит в брюках, на которых я пришивал левую пряжку. Я буквально бежал с фабрики закрыв глаза.

Если бы я захотел тебе подробно описать, кем я работал после и что пережил — на это не хватило бы тридцати тетрадей. Я был рассыльным, чистильщиком сапог, газетчиком, уличным фотографом, гравером, чертежником, химиком, грузчиком и даже мозольным оператором! Вот сколько профессий успел переменить твой Осип!

Сейчас же, милый мой Казимир, я — филателист и компаньон Питера Мак-Доуэлла, с которым мы вместе имеем собственную контору. Помнишь, на Скобелевском проспекте была табачная лавка Сары Таубеншляк, где обменивали с доплатой старые перья на новые? Сара также продавала старые почтовые марки, которые у нее покупали гимназисты для наклейки в альбомы. Мы этого ремесла тогда не понимали, Казимир, потому что у нас под носом были сопли, а сейчас я в этом деле опытный человек. Филателия — это и есть собирание марок. Ты, быть может, скажешь с презрением: какой у меня брат дурак! — и даже пожалеешь, что я занимаюсь такими пустяками. На это я тебе отвечу: ты неправ! Почтовые марки — великая вещь! Это вовсе не пустяк, как тебе кажется. Подумай сам, только три человека в Америке могут обойтись без марок: это три вдовы президентов, которым по специальному закону разрешается заменить марку на конверте своей подписью. Даже сам президент Америки обязан покупать марки! Но если такое значение имеют марки обыкновенные, которые печатают в наши дни, то какой великий горизонт может иметь старинная марка?.. Мой компаньон Питер Мак-Доуэлл говорит: «Филателия — это золотая жила!»

Как же я наткнулся на эту золотую жилу, спросишь ты. Прежде всего я поступил сортировщиком марок в филателистическую контору и подбирал марки в пакетики (от 50 штук до 5000 в каждом) для рассылки их по всему миру. А после, Казимир, я стал ездить по разным городам и покупать редкие коллекции… Чтобы ты еще раз не подумал, что это дело пустяковое, могу сказать, что марки собирают не только мальчишки-гимназисты. Император Всероссийский Александр Третий, миллиардер Ротшильд, который живет в Вене, английский король, бельгийский король Альберт и целый ряд других великих людей занимались и занимаются, подобно мне, филателией.

Конечно, Сара Таубеншляк продавала гимназистам разный хлам, на копейку по две штуки и больше. А что ты подумаешь, Казимир, если я тебе скажу такую вещь: румынская марка выпуска 1858 года со штемпелем погашения, бумага верже, цвет черный с розовым, достоинством 27 рублей по каталогу Ивера стоит 35 тысяч франков! Как тебе это нравится? Ведь если бы такая марка попала тебе в руки, я уверен, ты сегодня же продал бы ее и купил трехэтажный дом. И ты смог бы прожить богачом до конца своей жизни! А вот еще: существует шестидесятисантимовая желтая доплатная марка выпуска 1871 года. Чистая такая марка стоит 375 франков, а со штемпелем — 4000 франков. Разница 3625 франков!

Ну, а если твой брат химик и гравер одновременно? Если он может превратить чистую марку в гашеную и наоборот? Что это может принести, Казимир? Но, между прочим, это очень трудная операция и очень опасная… Другое дело — ремонт марок. Мы при конторе открыли маленькую клинику, в которой лечим больные марки. Ты знаешь, иногда марка бывает разорвана, с дырой, запачканная… Если у тебя есть такая марка, которую можно только выбросить, пришли на пробу мне — и я тебе сделаю из нее конфетку. Она станет новенькой, словно из-под типографского станка. Ты ее не узнаешь.

Иногда мне Питер Мак-Доуэлл говорит: «Дукаревич, вы второй Фурнье!» Это тонкая и очень лестная похвала, которой можно гордиться. Ты, конечно, не знаешь, кто такой Фурнье. Это великий фальсификатор. Он прогремел на весь мир подделкой очень редкой четырехсантимовой марки Эльзаса и Лотарингии. На международных выставках он получил восемь золотых медалей, четыре премии и шесть дипломов. Вот кто такой Фурнье! И вот что значит ловко подделать марку!

Правда, Казимир, я еще не разбогател. Пока я еще беден, хотя, как видишь, еду первым классом. Но я буду богат, Казимир, и не позже, чем через год. Мне нужны сейчас деньги, много денег, так как я хочу жениться на дочери ювелира Вецеховского Стефании Вецеховской. Я люблю этого прекрасного ангела, который, к сожалению, имеет отцом такое подлое животное, как ювелир Вецеховский. Этот бывший ломжинский стекольщик, разбогатевший на ворованных бриллиантах, слышать ничего не хочет о моей любви. Он считает меня нищим и даже не пускает в свой дом. Не правда ли, странно, что такой негодяй может иметь прекрасную дочь изумительной красоты?

Но, Казимир, я, должно быть, родился под счастливой звездой. Сам бог идет мне навстречу. Недавно мой компаньон Питер Мак-Доуэлл передал мне выгодное предложение главного секретаря Джорджа Аштонга — ученого марковеда доктора Хиглета. Джордж Аштонг — миллионер и тоже филателист, его марочная коллекция считается четвертой в мире. Так вот, у него есть марки, выпущенные во время Парижской Коммуны резчиком Тейсом. Это большая редкость. А сейчас он собирает марки русской революции.

Ты не филателист, Казимир, тебе это непонятно, но я могу только сказать, что марки с исторической датой штемпеля ценятся очень и очень высоко. (Кстати, если у тебя будут какие угодно почтовые марки со штемпелем 12 февраля и 25 октября 1917 года, ты их береги, я тебе заплачу за них очень хорошо!). Так вот, предложение, которое я получил, заключается в том, чтобы я поехал в Россию собирать погашенные марки. Это, конечно, очень нетрудная командировка, но доктор Хиглет требует, чтобы марки были из тех мест, где идут бои. По его мнению, там, где убивают людей, и совершается история. Может быть, это и верно, Казимир, я не спорю, но поездка моя опасна. Единственное, что меня успокаивает, это то, что я не забыл русский язык и сумею поддержать разговор с большевиками.

Первая моя остановка будет в Архангельске, а оттуда поеду в Петроград и Москву. Мне хочется поискать в этих городах редкие коллекции, а после уже отправиться на Украину. Будь уверен, я перед обратной поездкой в Америку обязательно заеду в Бобруйск, чтобы обнять тебя и поцеловать твоих милых детишек, которых ты прислал мне на фотографии вместе с твоей уважаемой супругой.

Твой брат Осип Дукаревич.