Гибель Светлейшего

— Идемте ко мне в «Маяк революции». Я живу один. Тут совсем рядом.

Олега разбирало любопытство, он хотел поскорее узнать, зачем приехал Сергей Матвеевич и Святополь и как он пробрался через линию фронта. Гимназист вспомнил неприступную крепость на узком Перекопском перешейке.

Но Гроза-Волынский заговорил только в клубе, когда Олег привел его в свою каморку.

— Ты что, здесь живешь?

— Да.

Сергей Матвеевич огляделся по сторонам и опустился на заскрипевший стул.

— Тут нас никто не слышит?

— Никто.

— Знает кто-нибудь, что ты был в Крыму у Врангеля?

— Знают.

Гроза-Волынский помолчал.

— Ни одному человеку не рассказывай, что мы с тобой знакомы и вместе жили в Севастополе. Я тебя вижу первый раз в жизни, ты меня тоже. Ясно?

— Ясно! — ответил Олег, хотя ему было непонятно, почему Сергей Матвеевич свое знакомство с ним считает предосудительным и хочет скрыть его.

— Ну, рассказывай о себе! — Гроза-Волынский расположился поудобнее на топчане. — Я посадил тебя в Тендре в шаланду к контрабандисту. А что с тобой было дальше, даже представить не могу.

Олег стал вспоминать все пережитые события и встречи. И бурю на Черном море, и обыск в чека, и поездку в Петроград и неудачное путешествие с Потемкиным в Крым, закончившееся бандитским налетом и разлукой.

Рассказ Олега Сергей Матвеевич выслушал с большим вниманием. Находчивость Потемкина, съевшего коллекцию пряников загадочного Африкана, показалась ему остроумной, и он не осудил его.

— Каждый спасает себе жизнь, как умеет! — заметил Сергей Матвеевич.

О себе он сказал кратко.

— Врангелю скоро будет крышка, и оставаться в Крыму не было смысла.

— Вы тоже через Одессу приехали?

— Да, через Одессу. Но теперь давай забудем наш сегодняшний разговор. Запомни: я не знаю тебя, ты не знаешь меня.

Отелло

Гроза-Волынский довольно быстро освоился в Святополе и через несколько дней стал незаменимым человеком в отделе внешкольного образования. Заведующий УОНО проникся к нему уважением, узнав о его намерении поставить в «Маяке революции» пьесу Шекспира «Отелло».

Сергей Матвеевич сумел убедить Наташу, что она рождена для роли Дездемоны. Наташа вначале слабо протестовала и отказывалась, но потом согласилась. Роль Отелло Сергей Матвеевич наметил для Рябоконя. Кто же лучше Василия Ивановича сумеет в Святополе создать образ полководца мавра?!

— Попробую! — сказал Рябоконь. — Пьеса знаменитая. Я ее два раза смотрел, когда Киев проезжал. Мизансцены есть такие, что мороз по коже дерет. Одно слово Шекспир, ничего не скажешь!

Ставить целиком шекспировскую пьесу в профсоюзном клубе силами любительского кружка было невозможно. Гроза-Волынский предложил ограничиться показом нескольких наиболее выигрышных сцен из двух последних актов. Он сократил роли и решил сам сыграть коварного Яго.

Ни одна клубная постановка не потребовала столько хлопот и средств, как «Отелло». Олег с утра до вечера бегал по городу, раздобывая мануфактуру для актерских костюмов. Рябоконь отдавал строжайшие распоряжения оказывать заведующему клубом «всяческое содействие», но полки кооперативных магазинов были пусты. Пусто было и во всех складах города.

Василий Иванович с горечью сказал Грозе-Волынскому:

— Ничего не поделаешь, товарищ режиссер, придется по одежке протягивать ножки. Сделаем костюмы попроще. Время революционное!

— Это невозможно!

— Я понимаю, что шелк лучше коленкора. Но откуда же мы достанем атлас и бархат, раз их нет.

Сергей Матвеевич не шел и не хотел идти ни на какие уступки.

— Я вас научу, откуда достать! В Святополе столько богатых буржуев! Ищите, как хлеб ищут, и найдете.

Рябоконь поскреб в нерешительности затылок.

— Я же не Махно!

— При чем тут Махно? Вы — трудовая власть! Так не лишайте трудящихся радости увидеть Шекспира в полном блеске. У вас же душа артиста, Василий Иванович!

Рябоконь молчал.

— Вы играете роль полководца, мавра. Генерала! Не могу же я вас выпустить на сцену в черкеске. Шекспир в гробу перевернется!

Рябоконь не сдавался. Но и Гроза-Волынский был упорен.

— Не понимаю, Василий Иванович, что вас смущает. Если у человека революционная власть может отнять жизнь, свободу, жилище, то поношенную бархатную юбку сам бог велел национализировать.

— Не могу!

— Тогда я снимаю с себя всякую ответственность за спектакль.

Сергей Матвеевич, хлопнув дверью, ушел. По дороге он завернул в упродком и вызвал Наташу в коридор.

— Скучные дела, милая Дездемона! Этот партийный дуб умеет помогать только на словах.

— Что случилось? — Наташа смотрела на Грозу-Волынского с явным обожанием.

Сергей Матвеевич рассказал ей о своей схватке с Рябоконем.

— Но ведь это нехорошо.

— Что нехорошо?

— То, что вы ему предлагаете.

— Мы служим искусству, а искусство требует жертв.

Сергей Матвеевич неожиданно взял Наташу за руку и потянул к себе.

— Отпустите, увидят!

— Дездемона, умоляю, сходите к нему и объясните, что без бархата не получится настоящего спектакля.

Сергей Матвеевич оглянулся по сторонам и поцеловал вначале один Наташин пальчик, затем другой. Наташа вырвалась и убежала, сердито погрозив ему.