Гибель синего орла

За ужином собираемся у костра. Полуночное солнце низко спустилось над сопками, вызолотив тайгу. Озеро притихло.

Буранов показывает карту:

- Вот отсюда, из Чаунской тундры, перегоним табуны чукотских оленей к вам на Омолон. А весь прирост уйдет дальше, к приискам. Нужна цепь оленеводческих совхозов в тайге. В горах Омолона, на Синем хребте выкуете, друзья, главное звено этой цепи...

Буранов волнуется. Оказывается, он мечтатель. Мы расположились вокруг походного костра на пустынном берегу озера, в сердце девственной тайги. Еще не существует ни Чаунского, ни Омолонского совхозов, а ему мерещится живая цепь таежных совхозов вокруг золотых приисков, в глубине Колымского края.

Не думали мы, что жизнь опередит вскоре самые смелые мечты. Откинув непослушные пряди волос, Буранов продолжает:

- Усадьбу вашего совхоза построим у водной магистрали, на берегу Омолона...

- Да где же тут водная магистраль? По Омолону пароходы еще никогда не плавали, - удивляется Мария.

- Пойдут, если надо, - спокойно отвечает Буранов.

- А течение - ведь пятнадцать километров в час. Перекаты! - не унимается девушка.

- Пароходы пустим на Омолон в летнюю высокую воду.

Буранов, в сущности, прав. Почему не пустить пароходы на Омолон, подвезти одним махом строительные материалы, продовольствие? Ведь Дальнее строительство имеет свой речной флот, а режим горных колымских рек необычен. Здесь два половодья - большое весеннее и поменьше, августовское. В это позднее половодье реки вздуваются, принимая воды тающей мерзлоты и дождей.

Пьем горячий чай у костра, рассуждая о заманчивых перспективах таежного оленеводства. Наконец летчики уходят спать. Поднимаются и Буранов, Костя, Пинэтаун. Утомленные полетом, они быстро засыпают в просторной палатке красного уголка. Мы остаемся с Марией наедине.

Полуночное солнце выглядывает из-за дальней сопки. Тайга на гребне пылает золотым пожаром. Спустилась ночная прохлада. Черный омут озера дымит туманом. Комары скрылись в траву. Догорает костер, потухающие дымокуры курятся синевой. Из тумана выплывают на середину озера два диких лебедя. Распушив белые крылья, они то сплываются, то медленно расходятся, отражаясь в темной воде.

- Смотри, Мария...

Девушка задумалась. Она срывает полярный одуванчик и откусывает нежные лепестки. Желтоватая пыльца окрашивает пушок у губ. Осторожно привлекаю ее. Мария доверчиво примостилась к плечу. Прикрывшись штормовкой, молчаливо любуемся игрой лебедей на уснувшем озере.

- Неужели уедешь, Мария?

- Что же делать, Вадимушка? Буранов привез свежие газеты: в Польше уже народное правительство, наши войска прошли границу, гонят фашистов. Дедушка написал телеграмму Болеславу Беруту - они вместе работали в подполье. Буранов обещал отправить телеграмму с Колымской радиостанции. А уезжать дедушка собирается катером пушной инспекции. Катер скоро заберет на фактории пушнину.

Алыми парусами загораются облака над сопкой. Туман ползет к берегу, закрывая лебедей. Тихонько укутываю Марию штормовкой. Она свернулась калачиком и примолкла. Может быть, дедушка Михась прав - разлука навсегда закалит нашу дружбу.

- Мария, любишь ли?

- На всю жизнь... - тихо и твердо говорит девушка.

Все завертелось, поплыло куда-то. Целую родные теплые губы в пыльце одуванчика. Это был первый и прощальный наш поцелуй.

...Мария улетела на факторию. Я не чаял больше увидеть девушку и тяжело переживал разлуку. Мне снились грустные глаза и бледное лицо, затуманенное печалью. Такой я видел Марию в последний раз в промелькнувшем иллюминаторе самолета.

Улетел с Бурановым и Костя. Ему предстояло объехать тундровые стада Колымского совхоза в самое опасное, знойное время.

После памятного полета к Синему хребту прошел почти месяц. Трудное это было время: мы собрали с висячих долин всех потерянных оленей, но в душные, жаркие дни тучи комаров накрыли безлесные долины, и пастухам приходилось туго. Табуну грозила эпидемия, и пришлось спасать оленей необычным способом.

Перед отлетом Буранов вручил мне конверт, оклеенный марками. В сутолоке полетов он чуть не забыл отдать письмо, полученное из Якутска.

В конверте оказался ответ Николаевского. Бактериолог получил наше длинное послание из Колымской тундры. И первая победа над копыткой обрадовала его. Теперь ученый-ветеринар советовал испытать в таежном походе защитные навесы. "Под теневыми шатрами, - писал Николаевский, олени не перегреваются на жарком солнце, а дымокуры вокруг навесов защитят от комаров".

Веток и шестов в близкой тайге было хоть отбавляй. Мы разделили табун на три части и принялись мастерить навесы на альпийских пастбищах, в безлесных долинах. Полудикие животные, забираясь в шатры из веток, становились послушными и ручными; часами нежились они в тени, спокойно пережевывая жвачку под защитой дымокуров.

Ромул только прищелкивал языком, удивляясь магическому действию навесов. Олени быстро поправились, и угроза эпидемии миновала. Бригадир с любопытством расспрашивал о Николаевском, почтительно называя бактериолога "главным оленеводом".