— Нет, в самом деле! — она оглядела стоящих вокруг нее женщин. — Надо, чтобы вы, восемь вдов, которых посетил король, написали ему письмо и рассказали, что вас выставляют из ваших домов и весь город бастует. Тогда ему придется отреагировать, правда?
Миссис Дэй, похоже, испугалась.
— Не было бы хуже…
— У тебя нет мужа, нет дома, и тебе некуда идти, — что может быть хуже? — здраво возразила миссис Минни Понти, худая светловолосая женщина.
— Так-то оно так. Но я ведь не знаю, как и что писать. Например, как обратиться: «Уважаемый король», или «Уважаемый Георг Пятый», или как?
Этель сказала:
— Начать надо так: «Ваше Величество, с глубочайшим почтением…» Давайте сейчас и напишем. Пойдемте в помещения для слуг.
— А нам разрешат?
— Миссис Дэй, теперь экономка — я, и разрешать или нет — зависит от меня.
Женщины пошли следом за ней к дому и, обогнув его, через черный ход попали на кухню. Все сели за обеденный стол для слуг, и кухарка заварила чай. Этель достала стопку простой писчей бумаги, которую использовала для переписки с поставщиками.
— «Ваше Величество, с глубочайшим почтением…» — сказала она, записывая. — Что дальше?
— Может, написать: «Извините, что имеем дерзость обращаться к Вашему Величеству», — сказала миссис Дэй-Пони.
— Нет, — решительно сказала Этель, — извиняться не надо. Он наш король, и мы имеем право обращаться к нему с прошением. Давайте напишем так: «…обращаются к Вам вдовы, которых Ваше Величество посетили после взрыва в шахте Эйбрауэна».
— Отлично, — сказала миссис Понти.
— «Для нас ваш визит был высочайшей честью, а добрые слова соболезнования, сказанные Вашим Величеством, и милосердное сочувствие Ее Величества — утешением в скорби».
— У тебя просто дар к этому, — сказала миссис Дэй, — совсем как у твоего отца.
— Но меда, пожалуй, хватит, — сказала миссис Понти.
— Ладно. «Мы взываем о помощи к Вашему Величеству, нашему королю. Наши мужья погибли, а теперь нас выгоняют из наших домов»…
— «Кельтские минералы», — вставила миссис Понти.
— «„Кельтские минералы“. Вся шахта встала на нашу защиту и устроила забастовку, но теперь их тоже выселяют».
— Много писать не надо, — сказала миссис Дэй. — Он наверняка слишком занят, чтобы читать длинные письма.
— Хорошо. Давайте закончим так: «Могут ли в Вашем королевстве происходить подобные вещи?»
— Как-то это слишком… смиренно, — сказала миссис Понти.
— Нет, как раз хорошо, — сказала миссис Дэй. — Мы взываем к его чувству справедливости.
— «Имеем честь оставаться нижайшими и покорнейшими слугами Вашего Величества».
— А что, это обязательно? — сказала миссис Понти. — Я же не прислуга!
— Это обычная формулировка. Даже если граф посылает письмо в «Таймс», в конце он пишет «ваш покорный слуга».
— Ну, тогда ладно.
Этель пустила письмо по кругу.
— Подписывайтесь и рядом пишите адрес.
Миссис Понти сказала:
— У меня ужасный почерк, напиши за меня.
Этель начала было ее уговаривать, но сообразила, что, возможно, миссис Понти не умеет писать, и не стала спорить, а просто написала: «Миссис Минни Понти, Веллингтон-роу 19».
На конверте она вывела:
Лондон,
Букингемский дворец,
Его Величеству Королю
Она запечатала письмо и наклеила марку.
— Ну, вот и все! — сказала она. Женщины наградили ее аплодисментами.
Письмо было отправлено в тот же день. Но ответа они не получили.
Последняя суббота марта в Южном Уэльсе была пасмурной. Вершины гор прятались в низких тучах, и над Эйбрауэном моросил мелкий дождик. Этель и большинство служанок побросали свои дела — граф с графиней были в Лондоне — и пошли в город.
Из Лондона прислали полицейских — производить выселение, и они стояли на каждой улице. С их тяжелых плащей капала вода. «Забастовка вдов» стала новостью государственного масштаба, и первым утренним поездом прибыли репортеры из Кардиффа и Лондона. Они курили сигареты и делали записи в блокнотах. Была даже большая камера на треножнике.
Этель с семьей стояла перед домом и смотрела. Отец был работником профсоюза, а не «Кельтских минералов», и дом был его собственностью, но большинство их соседей выселили. Все утро они выносили на улицу свой скарб: кровати, столы и стулья, печные и ночные горшки; картины в раме, стенные часы, коробки с посудой, одежда, завернутая в газеты и перевязанная веревкой. У порога каждого дома возникла небольшая кучка почти ничего не стоящего добра, словно принесенная жертва.
Лицо отца застыло, он сдерживал ярость. У Билли чесались кулаки набить кое-кому морду. Дед все качал головой и повторял: «Никогда не видел ничего подобного, семьдесят лет живу…» Мама мрачно молчала.
Этель плакала и не могла остановиться.