Гибель гигантов

— Лорд Фицгерберт, из ваших слов следует, что унижение Франции и лишение ее территорий ведет к дестабилизации обстановки в Европе. — Фиц кивнул. — В то время как унижение Германии и лишение ее Эльзаса и Лотарингии — что, без сомнения, произошло бы — должно обстановку в Европе стабилизировать.

Этель заметила, что Фиц растерялся. Он не ожидал, что здесь, в Ист-Энде, придется иметь дело с сильным противником. Интеллектуально Берни намного его превосходил. Этель даже стало немного жаль Фица.

— В чем же разница? — закончил вопрос Берни, и с тех мест, где сидели сторонники мирных переговоров, раздался одобрительный гул.

Но Фиц быстро пришел в себя.

— Разница в том, — сказал он, — что Германия — агрессор, жестокий, бесчеловечный и вооруженный до зубов. И если мы заключим мир сейчас — мы вознаграждаем подобное поведение и создаем предпосылки для его повторения в будущем!

Это вызвало одобрительные возгласы другой части аудитории, и Фиц сохранил лицо, но Этель подумала, что этот аргумент никуда не годится, а Мод встала, чтобы так и заявить:

— Война началась не по вине одной страны! Сейчас стало принято и удобно винить Германию, и наша милитаристская пресса поддерживает этот миф. Мы вспоминаем вторжение Германии в Бельгию и говорим об этом так, будто никаких провоцирующих предпосылок к этому не было. Мы забыли, как на границе Германии стояла шестимиллионная русская армия. Мы забыли, как Франция отказалась объявить нейтралитет… — Тут на Мод зашикали. («Говоря людям, что все не так просто, как им кажется, одобрения не дождешься», — с горечью отметила Этель.) — Я не говорю, что Германия ни в чем не виновата! — крикнула Мод. — Я говорю, что не виноватых нет! Я говорю, что мы воюем не ради стабильности в Европе, не ради справедливости для бельгийцев, не ради того, чтобы наказать Германию за милитаризм. Мы воюем, потому что слишком гордые и не желаем признать, что совершили ошибку!

Поднялся и попросил слова солдат в форме, и Этель с гордостью узнала Билли.

— Я был в битве на Сомме, — начал он, и в зале стало тихо. — Я хочу рассказать вам, почему мы понесли такие большие потери…

Голос у него звучный, как у отца, подумала Этель. И его же спокойная, уверенная манера говорить. Он мог бы стать прекрасным проповедником.

— Наши командиры нам сказали, что наступление будет не опаснее, чем прогулка по парку. Нам сказали, что наша артиллерия разрушила вражеские позиции, сравняла с землей окопы и уничтожила блиндажи, и когда мы окажемся на линии их укреплений, то увидим лишь мертвых немцев.

Этель заметила, что он обращается не к людям на кафедре, а смотрит вокруг, обводя зал внимательным взглядом, убеждаясь, что все глаза прикованы к нему.

— Почему они нам так говорили? — спросил Билли, глядя прямо на Фица. — Почему нам говорили неправду? — Этель увидела, что Фиц помрачнел. Ей было известно, что для людей высшего общества нет оскорбления хуже, чем обвинение во лжи. Билли это тоже было известно. — Позиции немцев не были разрушены, — бросил Билли в притихший зал. — Мы об этом узнали, попав под пулеметный огонь.

На этот раз реакция аудитории была довольно бурной.

— Позор! — выкрикнул кто-то.

Фиц встал, чтобы ответить, но Берни сказал:

— Лорд Фицгерберт, подождите, прошу вас. Дайте закончить предыдущему оратору.

Фиц сел, качая головой.

— Стали наши командиры проверять, какой урон в действительности нанесла наша артиллерия позициям противника? — выкрикнул Билли. — Может быть, выслали разведку, самолеты? И если нет, то почему?

Придя в ярость, Фиц вскочил. В зале кто захлопал, а кто и засвистел.

— Вы не понимаете! — начал он. Но голос Билли заглушил его.

— А если они знали правду, — выкрикнул он, — то почему нам говорили другое?

Фиц начал кричать, половина зрителей свистели и скандировали. Но голос Билли был все еще слышен.

— Я задам один простой вопрос! — прогремел он. — Наши командиры дураки или лжецы?

V

Этель получила письмо на дорогой гербовой бумаге, надписанное крупным, уверенным почерком Фица. Он не упоминал о собрании в Олдгейте, но приглашал ее на следующий день, во вторник, 19 декабря, в Вестминстерский дворец, где можно с галереи в Палате общин послушать первую речь Ллойда Джорджа в качестве премьер-министра. Этель разволновалась. Она никогда не думала, что окажется в Вестминстерском дворце, не говоря уже о том, чтобы слушать речь своего кумира.

— Почему, ты думаешь, он тебя пригласил? — спросил вечером Берни, по обыкновению задавая самый важный вопрос.

У Этель не было ответа, который выглядел бы правдоподобно. Фицу не была свойственна чистосердечная доброта. Он умел быть щедрым, когда это было ему зачем-то нужно. И Берни проницательно интересовался, не хочет ли он чего-то взамен.